Развод. Её вторая семья - стр. 8

– Хорошие люди. Видела я их, общалась. Мать так вообще, с трудом держится, а то месяц назад бы пришла да забрала ее.

– Это же замечательно.

Мне стало слегка грустно лишь оттого, что она уедет от меня, но сердце радовалось за нее и скорое обретение семьи.

Бело-розовый костюм и шапочка в тон смотрелись на малышке замечательно. И когда мне дали отмашку нести ребенка к главной в кабинет, я так и сделала.

Женщина и мужчина выглядели солидно, а при появлении ребенка, я заметила слезы в глазах будущей матери.

– Ну вот, и твои мама с папой, Ирочка.

– Какая она… – заговорила женщина и замолчала, не сумев произнести ни слова.

– Самая замечательная, я вас понимаю. Пойдешь к маме? – я подошла чуть ближе, и она вытянула руки, ожидая, что ребенок потянется к ней.

– Привет, дочка, – она заглянула ей в глаза, и малышка запрыгала на моих руках, а после потянулась навстречу и буквально вцепилась в женщину смеясь.

Мужчина был более скупым на эмоции, но он определенно казался счастливым. Как только Ира перепрыгнула на руки его жены, он тут же встал к ней ближе и положил на спинку руку, склонившись и что-то сказав ей на ушко. А может, просто поцеловав.

Когда мы с Софией Николаевной встали у двери и провожали их в долгий счастливый путь родительских забот, они уже были семьей. И казалось, что мир совсем немного, но стал лучше и светлее.

– Ну вот, Лилька, еще одну твою подопечную ждет счастье и семья.

– Уф, – вытираю глаза и смеюсь. – Надеюсь однажды услышать о них хоть что-то.

– Услышишь, связь-то с родителями не теряется. Сама знаешь эти все законы.

– Ну и слава богу.

– Ага, а теперь дуй домой. Засиделась.

За годы работы в этой больнице и этом отделении мы видели много разных зверств, связанных с малышами и их родителями.

Каждый раз ты оставляешь в новом, весьма коротком знакомстве кусочек своего сердца. Каждый раз ты плачешь. Ты просто рыдаешь внутри, но на деле смотришь во все еще доверчивые глаза с улыбкой и задаешься вопросом: «Как же ты можешь продолжать любить этот мир и людей, когда сам побывал в аду еще минуту назад? Откуда в тебе столько человечности в твои маленькие годы, что не сравнится ни с одной душой, живущей на этом свете десятилетия?».

Я столько раз привыкала к этим, зачастую никому не нужным детям, но в этот раз, связь с этой малышкой казалась мне какой-то иной, еще более глубокой.

Я не могла надышаться ею. Не могла наглядеться и наобнимать. Этому чувству внезапно вспыхнувшей привязанности не было пояснения. Просто не было. И сердце мне такого ответа тоже не давало на вопрос: «Что в ней такого особенного, чем в тех, кто был до нее?». И я чувствовала ответственность всегда, а к ней еще больше.

– Это что, мам? – дочь смотрит на игрушку в моих руках.

– Это кое-что детям.

– А-а, ясно. А что, кстати, с отпуском твоим и папиным? Я же в лагерь не еду, да? – ее тон совершенно недовольный, и я понимаю, но иного ответа, чем тот, что я уже ей дала до этого разговора? у меня не было.

– Алис, ну говорили же об этом.

– Да, говорили, говорили. Только теперь ты пол-лета будешь сидеть в своей больнице и игрушки покупать, а папа в мастерской со своими машинами, а мне что делать?

– Кто-то запретил тебе общаться с подругами? – задаю резонный вопрос, чувствуя ее вспыхнувшую агрессию.