Развод. Её вторая семья - стр. 4

– Господи… – вырывается из меня, и я слышу, как рядом вздыхает Аня.

На глаза наворачиваются слезы, когда я продолжаю стоять там за прозрачным стеклом.

Я пытаюсь представить ситуацию, при которой можно поднять руку на ребенка. Поднять так, что на лице остается синяк, что на теле багровые пятна… и меня начинает тошнить.

– Поверить не могу, что такое сделал человек, Ань. Что это сделала женщина, которая родила ребенка.

– Надеюсь, что ее посадят.

– Жаль, что она получит срок и будет дальше спокойно жить без хлопот, – говорю ей в ответ, затем поднимаю руки и вытираю щеки от влаги. – Не назовешь наказанием то, что она найдет кров и еду на какое-то время.

– Мы не властны над этим, Лиля. Хуже, если она будет дальше, извини меня, плодиться.

– В этом ты права. Я бы попросила Галю из акушерского отдела стерилизовать эту… – я проглатываю маты и собираюсь уйти, как вдруг малышка начинает дергаться сильней и в итоге всхлипы превращаются в громкий плач.

– Поэтому мы положили ее в отдельную палату, – она входит внутрь и поднимает девочку на руки.

Она настолько худенькая и крошечная для своих девяти месяцев, что ее легко можно спутать с полугодовалым ребенком. Внутри бушует ураган, а пальцы покалывает от желания успокоить ее.

Я смотрю на часы, которые висят в коридоре, и, дав себе не более десяти минут, вхожу в палату.

Как только я открываю дверь, меня окунает в океан боли этой маленькой девочки. Боли, которую она своим криком рассказывает. Доверительно кричит о том, как ей страшно, не понимая, почему с ней совершили это зло и так жестоко обидели.

– Дай ее мне… дай, – протягиваю руки, и Аня, обессилев за короткие полминуты тут же отдает ее.

– Нам с трудом удается ее успокоить, Лиль, хотя она проснулась в третий раз всего.

– Не удивительно, – шепчу ей и, прижав к своей груди малышку, пою медленное «ш-ш-ш», согревая и пытаясь подарить покой.

– У нее травма головы, поэтому ее не убаюкаешь, как обычно мы это делаем.

– Не нужно.

Маленькие ладони разлетаются в разные стороны, когда я снова прижимаю ее к себе, стараясь не травмировать.

Крик становится другим, значит, она уже переходит в стадию закатывания.

– Дай мне соску, Ань и пеленку.

– Сейчас.

Она быстро протягивает мне пеленку, которой я слегка стягиваю ее руки, чтобы она царапала себя в первую очередь. Укладываю слегка на свой локоть, но не как при кормлении бутылочкой и снова покачиваясь в разные стороны, соской касаюсь ее покрасневшего рта.

Я знаю, что она не голодна, но истерику нужно прекратить, а рефлексы никто не отменял.

Она кричит и одной рукой хватается за мою рабочую форму, а, поняв, что зацепилась крепко, уже не отпускает. Вторая ручка тоже не дергается больше, схватив ткань на моей спине.

Чмокая соску, она кричит. Затем делает это снова. И при очередном жевании начинает подвывать и как я говорю обычно «рассказывать», а значит, мне пора ей ответить.

У моей дочери, случались такие истерики, как у любого ребенка, хотя причины для них разные, остановить ее можно и таким способом, каким пользуюсь я, если позволяет ситуация.

Она до сих пор не открыла глаз и даже не видела меня. Поэтому, когда она снова произносит что-то вроде «Уай-а-а-а…», я начинаю.

– Да, мое солнышко. Я знаю… Знаю. Слышу тебя.

Она, всхлипывая, прекращает крик, поглотив соску, и открывает глаза.