Разрушенная клятва - стр. 3
Я размышляю над его предложением. «Роузис» всего в паре кварталов отсюда, я могла бы заскочить на бокальчик по пути домой.
Но я устала, у меня болят плечи, а сегодня даже не было возможности размяться. Я думаю о бокале вина в шумном модном баре, сравнивая его с бокалом, который я могу принять, расслабившись в теплой ванне и слушая какой-нибудь подкаст вместо пересказа событий дня Дина.
И я знаю, что кажется мне более соблазнительным.
«Прости, – пишу я в ответ. – Буду работать допоздна, а потом сразу домой».
«Ладно, – отвечает Дин. – Поужинаем завтра?»
Я отвечаю не сразу.
«Конечно, – пишу я. – Завтра в 18:30».
Мы с Дином встречаемся три месяца. Он торакальный хирург – проводит операции на органах грудной полости. Он умный, успешный, красивый и хорош в постели – возможно, как и все хирурги: они знают все о теле человека и отменно владеют руками).
Я должна быть рада этой возможности. Должна предвкушать завтрашний ужин.
Но мне просто… все равно.
Дело не в Дине. Каждый раз я наступаю на одни и те же грабли: узнав кого-то получше, я начинаю подмечать все их недостатки – несоответствия в том, что они говорят, логические пробелы в их аргументации. Я бы хотела отключить эту функцию своего мозга, но не могу этого сделать.
Отец бы сказал, что я ожидаю от людей слишком многого.
«Никто не идеален, Риона. И меньше всего – мы сами».
Я это знаю.
Свои собственные недостатки я отмечаю лучше, чем чьи-либо еще. Я могу быть холодной и неприветливой. Упертой. Я быстро завожусь и долго остываю.
Хуже всего то, что меня легко вывести из себя. Например, если мужчина начинает повторяться.
Мы встречаемся всего ничего, а Дин уже трижды рассказывал мне о том, как ему кажется, что анестезиологи в его отделении вступили в заговор против него после того, как Дин отказался нанять одного из их друзей.
«Ох уж эти южноафриканцы, – жаловался он мне во время нашего последнего обеда. – Берешь на работу одного, и они уже хотят, чтобы ты нанял их свата и брата, и вот уже весь хирургический отдел кишмя кишит выходцами из ЮАР».
К тому же Дин, похоже, считает, что теперь, преодолев трехмесячный рубеж, он имеет право на бóльшую часть моего времени. Вместо того чтобы спрашивать о моих планах на вечер пятницы или субботы, он строит их сам, и мне приходится напоминать мужчине, что я занята работой или собираюсь на семейный ужин.
«Могла бы и пригласить меня поужинать с семьей», – как-то обиженно бросил мне Дин.
«Это не светский ужин, – ответила я. – Мы будем обсуждать вторую стадию застройки Саут-Шора».
Большинство наших семейных ужинов – деловые, так или иначе. Наши рабочие и личные связи настолько тесно переплетены, что я едва ли когда-нибудь видела своих отца, мать, братьев и сестер «вне работы».
От судьбы нашего бизнеса зависит судьба нашей семьи – так уж у ирландской мафии повелось.
Дин что-то знает о криминальных связях Гриффинов – сложно не знать, когда наша семья уже двести лет возглавляет ирландскую мафию в Чикаго.
Но он не понимает, что это значит на самом деле. Для Дина это какая-то занимательная семейная история, вроде того как люди рассказывают, что они потомки Генриха VIII. Он понятия не имеет, насколько велики масштабы организованной преступности в Чикаго.
В этом и проблема устройства моей личной жизни. Хочу ли я, чтобы мой парень пребывал в полном неведении относительно изнаночной стороны этого города и ничего не знал о том, какую важную роль играю я в защите интересов моей семьи? Или я хочу встречаться с кем-то «изнутри», кто работает на моего отца, сносит бошки и закапывает тела? С кровью под ногтями и пистолетом наготове?