Разглашению не подлежит - стр. 17
В просторной, с тремя большими окнами горнице был накрыт стол, и среди закусок возвышались бутылки с водкой. Чего только не награбили! Все у них есть, как в мирное время: и копченая колбаса, и окорок, и сливочное масло. В другой раз, в иной обстановке, при виде всего этого слюнки потекли бы. А сейчас железными клещами зажало сердце, давящей спазмой перехватило горло.
– Господин Козлов, храбрый русский офицер, – представил обер-лейтенант Александра Ивановича другому офицеру, мерявшему горницу короткими шажками.
– Бауэр, – назвался тот и протянул руку.
– Мой шеф, этот офицер вполне достоин вашего уважения, – продолжал обер-лейтенант. – Он смело заявил мне, что не сдался бы в плен, находясь в тот роковой для него момент в полном сознании.
– Вы были ранены? И очень тяжело? – спросил Бауэр, с нескрываемым любопытством разглядывая Козлова.
– Меня оглушили… Прикладом…
– О, это ужасно. – Бауэр сделал вид, что случившееся с русским он принимает близко к сердцу. – Оглушить и связать! Нет, нет, это ужасно. Хотя, – сказал он, меняя тон, – временная потеря рассудка спасла вам жизнь. Как говорят русские, нет худа без добра. Ведь мы, господин Козлов, часто сами себя губим. То есть не мы, а образ наших мыслей. Поэтому полезно иногда бить нас по голове.
– Вы правы, господин шеф, – поспешил вставить обер-лейтенант, фамилию которого Козлов так и не узнал. – У русских удивительное постоянство. Они не скоро меняют свои взгляды. Ради своих убеждений часто идут на верную гибель.
Бауэр улыбнулся.
– Тем хуже для них. Стать мертвецом – дело нехитрое. Особенно на войне. Не каждому из нас суждено вернуться в отчий дом… Кстати, вы откуда родом?
– Из России, господин обер-лейтенант…
– Остроумно, черт побери! – подумав, воскликнул немец и направился к столу. – В таком случае выпьем за остроумие!
После первой рюмки Бауэр оживился еще больше и пристал к Козлову с расспросами. Все интересовало его, словно близкого родственника: и где родился, и чем занимался отец, и как давалась учеба, и часто ли Александр Иванович приносил домой пятерки.
– Ученику нужны две вещи, – глубокомысленно и убежденно говорил Бауэр, – сообразительность и память. Надеюсь, ни тем, ни другим вы не обижены?
– Да вроде нет, – сказал Козлов, нарочно смутившись.
– Словом, на «колах» не ездили?..
Бауэр не стал ждать ответа. Рюмки уже снова были наполнены, и, кивнув собеседникам, он легко, одним глотком осушил свою. Закусил тонко нарезанной колбасой, опять спросил:
– А читать любили? Не только своих писателей, но и иностранцев. Разумеется, тех, чьи переводы допускали большевики.
Разговор чем-то очень напоминал допрос. Разница была лишь в том, что речь шла о вещах, не связанных с преступлением. Нравится ли Козлову опера «Паяцы»? Помнит ли он арию Канио из этой оперы? Ах, этот Леонкавалло, чародей, и только! А Верди? О, господин Козлов знает и Верди. Господин Козлов очень развитой человек. И память у него завидная. Отличная память, должно быть…
Бауэр встал из-за стола, мелкими шажками заспешил в соседнюю комнату и тут же вернулся. В его руках на квадратной дощечке лежал набор разноцветных кубиков. Освободив угол стола от закусок, он принялся сооружать из этих кубиков нечто похожее на египетскую пирамиду.
– Господин Козлов, запоминайте. Хорошенько запоминайте.