Разглашению не подлежит - стр. 10
– Козлов! – выкрикнул полицейский, неожиданно появившись в проеме двери. – К коменданту!
Дощатый, наскоро сколоченный барак, просторный, кое-как обставленный кабинет, за столом – офицер-немец. Лицо жирное, лоснящееся, глаза холодные, неживые. Взглянул на вошедшего вслед за Козловым фельдфебеля, медленно, выделяя каждое слово, сказал по-немецки:
– Переведите ему: будет врать, повесим или расстреляем.
Фельдфебель перевел.
– Нам известно, – продолжал с прежней суровостью гитлеровец, – вы есть советский комиссар. Это так?
– До комиссара мне далеко, – ответил Козлов, – не дорос. Разве господин офицер не видит, что в моих петлицах только по два кубика?
Фельдфебель открыл рот, чтобы перевести эти слова, но офицер нервно взмахнул рукой. Он и без перевода понял, что сказал ему русский командир. Чересчур свободно держится он на допросе, не проявляет ни страха, ни покорности. Щенок! Офицер передернул плечами, скривил губы.
– Так кто же ты есть?! – заорал он, вскочив.
– Лейтенант Красной армии.
Гитлеровца словно окатили кипятком:
– Вашей армии больше не существует. Она разгромлена. Ей капут!
– Кто же тогда погнал вас от Москвы?
Фельдфебель поперхнулся. Он слишком хорошо знал своего господина, чтобы переводить столь дерзкий ответ. Хотя судьба русского офицера его ничуть не волновала – за год войны привыкнешь ко всему, – тем не менее ему не хотелось, чтобы этот еще очень молодой человек уже сегодня расстался с жизнью. Фельдфебель и не подозревал, что самому Козлову было сейчас все равно… Пока не избили до полусмерти, пока он в состоянии мыслить и говорить, он ни за что не унизит себя перед врагом.
Кровь, прилившая было к лицу коменданта лагеря, вдруг отхлынула. Он побледнел, снова, по своему обыкновению, скривил губы и, нервно дернувшись, грохнул кулаком по столу.
– Ты есть комиссар! – теперь из его рта летела слюна. – Комиссар!
– Вы, господин офицер, наверное, здорово напуганы комиссарами?..
– Молчать!
– Победитель, а нервничает, – пожав плечами, сказал Козлов фельдфебелю. – В каждом русском видит комиссара.
– Что он там говорит? Я приказал молчать!
Если бы в эту минуту в комнату не вошел еще один офицер, комендант лагеря разошелся бы всерьез. Но тут он внезапно притих.
Вошедший внимательно посмотрел на Козлова и, остановившись в углу комнаты, молча опустился на стул. Он, вероятно, не был прямым начальником коменданта лагеря, однако и не подчинялся последнему. Его, неизвестное Козлову, служебное положение явно стесняло коменданта и вынуждало быть в обращении с допрашиваемым более сдержанным.
Собственно, допрос и не возобновлялся. Гитлеровцы без слов поняли друг друга. Пленный русский представлял для одного из них особый интерес.
– Вам нечего бояться, – сказал вошедший, не прибегая к помощи переводчика. – Господину обер-лейтенанту поручено выявить комиссаров совсем не для того, чтобы их тут же повесить. Вас запугали большевики, они каждый день твердили вам о нашей жестокости. Не так ли?
Он говорил по-русски очень правильно, с той сравнительной легкостью, которая приходит после длительных упражнений. Кто он и зачем изучил русский язык? Козлову казалась подозрительной его неожиданная мягкость. Стелет? Для чего? Что ему нужно? Почему и этот обер-лейтенант – такой вежливый, тактичный – хочет знать, не был ли он комиссаром?