Растафарианская история - стр. 22
– Я очень интересуюсь российской политикой, кроме того, мне очень нравится Путин.
– Правда? И чем же? – спросила я.
– Он сильная личность.
– He is a real coward, – сказала я.
– Мой любимый политик – это Ахмуд Ахмадинеджад, – сказал он и попытался хитро улыбнуться.
Ну и иди на хуй, подумала я и, улыбнувшись ему в ответ, отвернулась и попросила своего друга забить трубку. Неприятному человеку пришлось встать и уйти. Но, вернувшись на свое место, он продолжал следить за мной глазами.
Растаманы в комнате громко разговаривали между собой, а некоторые постукивали пальцами по барабанам, тихо наигрывая какой-нибудь ритм. Вдруг Джери медленно пододвинул к себе барабан и начал играть, вслед за ним тоже самое сделали другие. Музыка наполнила комнату, она звучала так громко и так мощно, что дрожали стены и несколько плакатов упало на пол. Ни на что не похожая, первобытная музыка. Теперь, в этот самый момент, мне стало понятно, что все музыканты вокруг – это ученики Джери, что все они ему завидуют, что он одновременно и дирижер, и первая скрипка, что Джери играет так, что, может быть, никто в мире не сыграет на джембе лучше, чем он.
Кроме того, я внезапно поняла, что он играет для меня. Всем им что-то нужно от меня – все время всплывало в моей голове, а сейчас успокоенные музыкой мысли выдали мне это как неопровержимый факт. Все они считают себя обладателями секретов, о которых мы, по их мнению, не имеем представления. Раз так, то я обязательно выясню, обладанием каких таких тайн гордятся растаманы (решила я).
Вдруг из кухни появился тот человек, с которым я разговаривала про Путина и Ахмадинеджада, и стал танцевать: он прыгал и трясся, изображая шаманские пляски, размахивая распущенными дредами. Танцевал он в основном вокруг меня, все время норовя задеть мои ноги, так что мне даже пришлось несколько раз отодвинуться. Когда он закончил и его как будто засосало обратно в кухню, Джери тоже быстро свернул музыку и отодвинул барабан. Тут на середину выбежал Рэбай и начал кричать нам:
– Ну как, а? Охуели? Джери – мастер!!! Мастер!!! Кто-нибудь играет так на барабане в твоей России? Я тебе говорю – я знаю музыку. Watch me, watch me – I know music! Masta Jerry!
К этому моменту Рэбай был уже достаточно пьян (я видела – он жадно пил все подряд: пиво, ром и водку), но сейчас как будто встрепенулся и убежал на кухню, откуда через минуту вышел с тарелкой и дал ее мне в руки. На тарелке была странная (тринидадская, теперь я уже знаю) еда, пахло шпинатом. Все потянулись на кухню и возвращались оттуда с едой. Мы с другом поели с одной тарелки, а затем закурили еще одну трубку. Растаманы с неприязнью посматривали на нас.
Тито бегал за Рэбаем и жаловался, что ему не досталось еды. Рэбай посылал его на хуй и смеялся, и вдруг я услышала как он сказал ему:
– Не забудь, поедешь завтра со мной и с русскими в Вудсток, понял? Рано с утра!
– А разве мы поедем утром в Вудсток? Уже почти утро… – спросила я.
– Если вы хотите. Я вас не заставляю.
– Мы хотим, – ответили мы одновременно. – Только когда мы поедем на Манхэттен? Уже больше трех.
– Скоро, скоро, – ответил он. – Just one more drink.
Мы попали обратно на Манхэттен только на рассвете. Трудно описать этот невероятно красивый и грустный вид нью-йоркских улиц ранним майским утром. Ист-Виллидж опустел, толпы людей исчезли вместе с темнотой, оставив после себя горы мусора. Ветра не было, и воздух был теплым, легкий туман оплетал расцветающие деревья, которые замерли без движения. Бомжи спали прямо на тротуаре, они лежали повсюду, через каждый метр, иногда по двое, иногда по отдельности; они лежали неподвижно, закрыв руками головы или отвернувшись лицом к стене.