Расколотая душа. Книга 1. Картина смерти - стр. 17
– Какие – другие?
– А разве не говорят? Мне казалось, что ты рассказывала о том, что тебя любят в Камске.
Женя замотала головой.
– Ты что-то путаешь. Где-где, а в Камске на меня никто не обращает внимания. Там ценят только тех, кто делает большие взносы в разваливающийся союз художников города.
– А социальные сети? Мы живем в один из самых прекрасных периодов истории – ты можешь рассказать о себе всей стране… или миру!
– Я пытаюсь, но это тоже не так-то просто. Социальные сети не волшебная таблетка. Там тоже нужно трудиться. – Женя почувствовала, как в уголках глаз начали скапливаться слезы. Кристина случайно задела за больное. – И я пытаюсь это делать, но есть свои сложности… Понимаешь, на учебу я ухожу в семь утра, возвращаюсь в лучшем случае в девять вечера. А когда прихожу домой, начинаю работать над рефератами, курсовыми. Мне некогда заниматься тем, чем я хочу, и это так сильно гложет!
Женя замолчала, тяжело дыша и ругая себя за то, что слишком разоткровенничалась. Она не была уверена в кузине настолько, чтобы распахнуть перед ней душу и рассказать обо всем, что ее тревожило, но все же сделала это.
Почти прямым текстом сказала, что она не рисовала почти год!
После отказа из Академии художеств Женя перестала брать кисточки. Ее тянуло к живописи, но в голове не переставала жужжать мысль: «Твое искусство никому не нужно». Сюда же добавлялись апатия и усталость из-за учебы. С каждой новой неделей в Жениной душе образовывалась пустота, в голове – гул. Ничего из этого не способствовало состоянию потока, в котором обычно и рождались удивительные сюжеты и приемы.
– Но в одном ты права – в Камске никому не нужна новая живопись. Там любят рисунки, но только городские, – смущенно произнесла Кристина.
– Разрисованные заборы и дома, – прыснула Женя.
– Именно. До сих пор помню, как в детстве рассматривала все эти странные настенные граффити. Жуть постсоветская.
– Камск – город пустых надежд, – вздохнула Женя.
Камск испокон веков считался заводским. Во времена СССР тут было множество крупных и мелких военных предприятий, которые начали сворачивать деятельность еще в девяностые, в начале двадцать первого века и вовсе массово закрываться. Говорили, из-за ненадобности. Заводы перестали работать, людей уволили, а здания остались. Сносить их не торопились якобы из-за отсутствия финансирования, однако на кухнях велись разговоры, что предприятия запустят, когда это потребуется.
Когда потребуется. Довольно дико в современных реалиях, считала Женя.
Темные «заброшки» выглядели ужасающе, но больше всего граждане были обеспокоены не их внешним видом, а тем, что старые заборы пришли в негодность: подростки и дети с легкостью пролезали в их щели и оказывались на опасной территории. После того как там погибли пятеро детей, власти решили оградить предприятия новыми высокими заборами. По их словам, стоимость возведения железобетонных сооружений была значительно ниже, чем демонтаж зданий.
Вот и получилось, что Камск стал одним большим забором. Предприятия так старались «спасти», что построили ограждения высотой с трехэтажный дом.
Сначала заборы стали использовать как информационные доски (чего добру пропадать), после – как стены для любовных посланий, оскорблений и душевных терзаний. Когда глава города понял, что дальше так продолжаться не может, заборы разукрасили картинками. Они напоминали те, которые можно было встретить в детской поликлинике. На людей смотрели неестественно-счастливые животные, персонажи из фильмов и книг. Они слащаво тянули улыбки, раздражая не только молодежь, но и пожилых. Кроме того, время от времени на стенах появлялись мотивационные фразы. Однако со своей задачей те не справлялись. Вместо того чтобы с легкостью и уверенностью плыть по жизни, жители Камска угрюмо плелись на работу и с работы, надеясь дожить до выходных. И все продолжало двигаться по кругу. Месяц сменялся месяцем, год шел за годом.