Пятьсот дней на Фрайкопе - стр. 9

Рин хотелось, чтобы Джироламо был спокоен, чтобы вокруг все снова стало тихо и мирно, и в то субботнее утро она позволила себе нарушить правило дома милости.

Приличные люди правил не нарушают, но они и не работали в доме милости в качестве сиделки.

Стоило Джироламо оказаться за пределами территории дома, он стал мычать, указывая Рин дорогу. Мычал истерично и громко, будто Рин его резала, когда коляска катилась не туда, и тихо, когда Рин выбирала верное направление. Так они дошли до обрыва фрагмента. Там все и началось, в шестидесяти шагах налево от дома милости и еще двадцати пяти вниз по склону.

Джироламо затих, а ведь только это и нужно был Рин, чтобы почувствовать себя дееспособной в этом доме. Она разгладила несуществующую складку на его пледе и встала рядом. Охранять и ждать.

Тогда она впервые увидела улыбку Джироламо с милыми скобками ямочек на щеках, ту, о которой говорили Оллибол и Лью. Рин, конечно, такой не удостаивалась (причины ей были неизвестны), и она ни в коем случае не винила ни в чем Джироламо и ни капли не завидовала коллегам, но все же… было немного обидно, самую малость. Ведь это Рин проводила с ним больше всего времени, а не они, и уж можно было бы хоть раз ей улыбнуться. На счету Оллибол было пять таких улыбок, на счету Лью – восемь, а у Рин – ноль. Вот что такое повседневная несправедливость.

Джироламо улыбнулся туману. И теперь у Рин и с туманом был счет, один – ноль, не в ее пользу.

Еще миг назад он сидел безучастный и притихший, а сейчас тяжело задышал и заерзал в кресле. А туман заискрился, будто сотни огненных шприцов кололи кокон извне. Тут и там поочередно вспыхивали оранжевые точки, Рин вцепилась в коляску Джироламо, но тот враждебно замычал.

– Надо уходить, – прошептала Рин.

Но одна из точек вспыхнула в туманном небе и упала прямо в раскрытую ладонь Джироламо. А за ней другая – на нос, и еще десяток совсем маленьких обсыпали его ресницы огненной пылью.

Рин читала про ойгоне. И если на Кальсао маги заводили себе в качестве талисманов птиц, то на Фрайкопе были существа, способные запоминать живые и неживые формы и воплощаться в них. И этот ойгоне определенно знал Джироламо, а возможно, раньше был его талисманом.

Огоньки заплясали на безвольно лежащих руках больного, окутали шею искристым шарфом, зароились в гнезде волос и уже через шестьдесят бесконечно нервных ударов сердца очертили огненным контуром и силуэт Джироламо и коляску. Контур вспыхнул красным, перетек в яично-желтый и вернул себе прежний огненно-рыжий цвет – так ойгоне проверил состояние бывшего хозяина.

Когда существо растворилось в тумане, Рин покатила коляску к дому милости, и все было тихо и спокойно: Джироламо не мычал и не указывал Рин, что ей делать. Вот только на сердце от этого легче не сделалось, потому что вместо того, чтобы указывать, он тихо плакал.

Но, как и все приличные люди, Рин сделала вид, что не заметила этого.

Ворона-ойгоне каркнула и закрыла глаза, сделала вид, что спит. Джироламо цокнул языком, ворона открыла глаза и каркнула в ответ.

Так они общались, а Рин только наблюдала.

Ойгоне был плюсом, потому что он был тайным лекарством для Джироламо, о котором знала только Рин.

Она, конечно, не стала рассказывать Оллибол и Лью о том, что подвергла и себя, и пациента опасности, в угоду неукротимому желанию успокоить его. Выходит, что пресловутый второй плюс в списке стал ее скелетом в шкафу.