Пятое время года. Избранное - стр. 18
– Со мной?
Она продолжала:
– Мне страшно, что я постарею когда-нибудь. Морщины… ты веришь? Я их считаю, – протянула она руку, взяла со столика зеркало и стала всматриваться в своё отражение.
Я прижал её к себе, как удав – кролика:
– Дура!! Выкинь это из головы, старость к тебе не придёт, пока ты её не пустишь.
– Ты знаешь, что может случиться с женщиной, если её не любили давно, давно не ласкали хотя бы словами, давно не трогали её кожи, к чувствам не прикасались. Без любви все женщины вянут, она может с ума сойти от одной этой мысли: старость.
Так и бывает: стоит только промедлить, расслабиться, не сожрать вовремя женщину в любовном порыве, как она тут же начнёт выедать твой мозг своими недомоганиями.
– Не надо бояться морщин! – хотел я отнять у Фортуны зеркало, как оно соскользнуло и упало. На его отражении замерла трещина. – Вот тебе подтверждение! Если даже зеркало способно треснуть от красоты, что же тогда говорить о коже на лице.
– Это было моё любимое, – с улыбкой вздохнула она.
– А моё любимое зеркало – это ты: чем дольше любуюсь, тем больше нахожу в себе изъянов.
Судак по-польски
Я проснулся от звонка телефона. Фортуна давно уже ушла на работу, в окне медленно светило солнце. Встал, подошёл к креслу, на котором отдыхали штаны, и вытащил телефон. Звонил мой старинный друг Оскар.
– Привет!
– Разбудил?
– Да нет, я уже чай пью.
– Как со временем? Хотел к тебе заехать.
– Да, конечно! А ты далеко?
– Нет, рядом. Буду минут через сорок.
Утро приехало другом. Оскар был говорлив, как Амазонка ночного унитаза. С утра не то что говорить, но даже слушать трудно. Я-то знаю, что нельзя приезжать так рано по субботам, можно сломать чью-то жизнь.
Моё тело прошло по коридору в поисках своего отражения. На этот раз я решил его не пачкать. Прошёл мимо зеркала дальше, пока не уткнулся в окно на кухне. Посмотрел в него. Там деревья стряхивали с зелёных пальцев холодную воду. На детской площадке никого. Посередине, в сухом фонтане, резвились каменные дельфины, будто обрадовались долгожданной воде. Дождь вёдрами выплёскивал свою божью слезу, однако без видимого сожаления. Я поставил чайник и пошёл в ванную, где, не включая света, помыл лицо и почистил зубы.
В зале взял пульт, однако рука так и не поднялась включить телевизор, я поднял её на кота, стряхнув с дивана. Недовольный, он отвалил на кухню.
– Чайник выключи, как засвистит, – бросил ему вслед. Сам сел в нагретое место и взял газету, помял глазами. Новости устарели, где-то я их уже видел: не колышут, не трогают, мёртвые.
Вскоре засвистел чайник. Всё громче и громче.
«Обиделся», – подумал я про кота и тоже двинулся на кухню.
Если бы там был кто-то кроме него, я бы скорее всего улыбнулся, но некому, незачем. В одиночестве люди честнее и меньше морщатся. Все морщины – от искусственных улыбок. Человек стареет от компромиссов. То, что сегодня некому было сказать «доброе утро», означало только одно: что не придётся начинать день с лицемерия. Я выключил чайник, но заваривать не стал, решил подождать Оскара.
Дождь всё ещё не ушёл, выказывая равнодушие ко многому, ко мне в частности. Я достал из холодильника масло, сыр и колбасу. Поковырялся в носу, почесал причинное. Продолжая хрустеть кормом, Том посмотрел на меня понимающе, воспринимая как должное мою раскованность. Животных мы не стесняемся, нет вокруг никого и нас вроде бы тоже.