Пятое время года. Избранное - стр. 12

– Ладно, я пошёл, – мялся всё ещё в коридоре.

– Что ты ходишь взад и вперёд, неужели больше некуда?

– Ты не видела мои перчатки? – наступил я впопыхах на кота. Тот взвыл, как они обычно делают это в летнюю душную ночь.

– Ты даже уйти не можешь по-человечески, – с ходу нашла перчатки Фортуна и протянула их мне.

– А как это, по-человечески?

– Чтобы не было больно.

Вышел утром без её поцелуя, будто не позавтракал. Я не заметил, как прошла дорога к метро, и очнулся только внутри. Стоял на ступеньке, обнимаясь с собственным пальто, наблюдая за лицами в профиль: одни едут вверх, другие спускаются, все разбиты на кадры из хроники. Эскалатор будто скручивает киноплёнку, часть жизни этих людей проходит на лестнице. Их снова и снова будут зарывать и откапывать. Карабкаясь вверх по лестнице, кардинально они не изменятся, даже если будут изменять ежедневно, даже если сами себе. Они изменятся только в одном случае – если изменят им. И они вдруг сорвутся с неё.

Днём в метро не так много людей, я спокойно зашёл в вагон и встал спиной к надписи «Не прислоняться». Напротив цвела приятная женщина лет тридцати. Несколько раз мы столкнулись взглядами. В голове моей всё ещё играло вчерашнее красное. Внутри было тепло и весело. Вдруг захотелось узнать её имя. Я подошёл.

– Вы любили когда-нибудь? – не пришло ничего лучшего на ум.

– У вас всё в порядке? – отодвинулась она от меня.

– Да, но вопрос-то простой.

– Конечно, любила, – взялась она крепче за поручень.

– Сильно? – я улыбнулся искренне.

– Достаточно, – пыталась она отвести глаза.

– Как вы думаете, любовь с первого взгляда существует? – развращал я её добродетель синим-синим как небо взором.

– Я в метро не знакомлюсь и тем более не влюбляюсь, – поправила она сумочку.

– А что вам мешает? – поддержал я её за руку, когда поезд качнуло.

– Романтики не хватает, – чувствовала она мою ладонь, а я, казалось, её учащённый пульс.

– Так считаете?

– Извините, я плохо считаю, – улыбнулась помадой незнакомка.

– Я выйду сейчас, вы её сразу почувствуете, – диктор объявлял мою остановку.

Двери открылись, и я вышел. Помахал рукой, а она мне из-за стекла ресницами. Тоннель всосал поезд, словно рот макаронину. Незнакомка увезла с собой всю мою романтику.

Я приехал домой раньше обычного. Никого. Только кот выбежал радостно навстречу.

– Сейчас тебя покормлю, – содрал я ботинки и сразу прошёл на кухню. Насыпал ему в миску кошачьей радости и потрепал по загривку. Том весело принялся грызть еду. На кухонном столе лежала записка, даже целое письмо:

«Помнишь тёплые ночи? В них как в бездонной ванне, мы плавали словно рыбы, лишённые чешуи, чувствительные как поцелуи, плавленые сыры.

Помнишь?

Они были маленькие, дети наши – мурашки, бегали между нами, ветреные, возбуждённые, углубляясь в те зоны, которые я бросила контролировать, как только тебе поверила.

А как я смущалась?

Ты первый, кто их растрогал, открыл. Чувствуешь, как я скучаю, я брежу прикосновениями, страх проник подсознательно, выстелился подкожно, вдруг ты больше никогда не придёшь, не дотронешься. Страх солнечных жировых прослоек, вдруг ты найдёшь меня худой или толстой, бледной и неухоженной? Вяну и сохну, мне нельзя без тебя. Моя влага, мой дождь, вызывающий дрожь на поверхности моря, моя слабость, моё беспокойство. Я – твоё фортепиано. Пальцы роскошные, пусть они сыграют подушечками серенаду спокойной ночи, я усну скучающая.