Путевой дневник - стр. 10

. В опубликованном памятном обращении он высказался так: «Быть идеалистом легко, когда живешь в стране эльфов[2], но Ратенау был идеалистом даже на Земле и лучше многих знал, как она пахнет». Однако он был искренним и в критике Ратенау: «Я сожалею, что он стал министром. Зная отношение подавляющего большинства образованных людей в Германии к евреям, я всегда был убежден, что еврею в общественной жизни следует вести себя с гордой сдержанностью. И все-таки я не думал, что ненависть, ослепление и неблагодарность могут зайти так далеко».

Первая жена Эйнштейна Милева Эйнштейн-Марич «пришла в ужас», услышав, что Эйнштейн был «среди людей, против которых некоторые субъекты – я не знаю, кто именно – замышляют что-то недоброе»^>5960. Берлинский журналист Фридрих Штернталь умолял Эйнштейна позаботиться о личной безопасности, предупредив, что «необузданная ненависть» к нему замечена в «немецких народных и подобных им кругах»^>61. Герман Аншютц-Кемпфе, близкий соратник и друг Эйнштейна, пригласил его погостить в Киль. Хотя приглашение не было прямо связано с убийством Ратенау, тот факт, что оно пришло буквально на следующий день после трагедии, вряд ли можно считать случайным совпадением^>62. Эйнштейн согласился приехать через неделю вместе с женой и писал: «Убийство Ратенау глубоко потрясло меня и стало причиной огромного волнения. К сожалению, сомнительно, что правительство Рейха установит контроль над всеми оппозиционными элементами. Особенно ненадежной кажется армия. Старые традиции презрения к морали – служащие внешней политике и ее задачам – теперь делают свое дело внутри страны». По его мнению, проблема существовала не в одном только Берлине. Он возмущался тем, что Эрнста Толлера, известного драматурга, держат в баварской тюрьме, и горестно восклицал: «О, нация поэтов и мыслителей, что с тобой стало!»^>63

Это политическое убийство вернуло Эйнштейну прежнее желание покинуть Берлин навсегда^>64. 11 июля он написал Марии Склодовской-Кюри, что собирается выйти из Прусской академии наук и оставить пост директора в Институте физики Общества кайзера Вильгельма, то есть удаляется из «суматошного Берлина, чтобы снова иметь возможность работать спокойно»^>65. Днем позже он сообщил своему другу и коллеге Максу фон Лауэ, что «официально» он уже не в Берлине, хотя физически все еще там^>66. Он серьезно задумался о том, чтобы работать на Аншютца-Кемпфе на фабрике по производству гирокомпасов и купить виллу в Киле^>67.

Эйнштейн передумал всего четырьмя днями позже, когда утихла паника, охватившая его сразу после убийства. «Поразмыслив спокойно», он написал, что продолжит жить в Берлине, заметив, что на фабрике в Киле для него было бы немного работы. Эльза Эйнштейн сообщала в этой связи, что убийство Ратенау было для Эйнштейна тяжелым ударом и что «у него было одно чувство – уехать отсюда, чтобы работать спокойно». Но она также была уверена, что тогда «он понял, что эта забота о покое – иллюзия. Нигде он не мог бы скрыться из виду лучше, чем здесь, в Берлине». Несмотря на это, она подтвердила, что «после поездки в Японию он [хотел] уйти с официальной должности» в Берлине^>68.

Убийство изменило отношение Эйнштейна к публичности. Он решил не выступать с обращением, которое от него ждали на праздничной – в честь столетнего юбилея – конференции Общества немецких естествоиспытателей и врачей, которая должна была пройти в Лейпциге в сентябре. Своему близкому другу и коллеге Максу Планку он написал о личных угрозах, о том, что ему рекомендовали покинуть Берлин и избегать «любого появления на публике в Германии». Поскольку он был, «по их сведениям, в списке людей, за которыми охотятся националисты-убийцы». В черновике этого письма Эйнштейн прямо указывал на субъектов из числа простых немцев, которые «собираются убить» его. Он обвинял в своем положении прессу: «Вся проблема в том, что газеты слишком часто упоминали мое имя и натравили на меня этих подонков»