Путь к причалу (сборник) - стр. 8
Алексей все же нашел какого-то мальчишку, который развлекался тем, что лазал по сугробам с лыжными палками в руках, но без лыж. Мальчишка привел его к дому, где жили учителя. Несколько берез – в розовом от солнца кружеве заиндевевших тонких ветвей – стояли у крыльца.
– Красиво тут у вас, – сказал Алексей мальчишке.
– А вы, дядя, моряк? – спросил тот.
Алексей надвинул ему шапку на глаза и пошел к дому. Поднялся по скользким ступенькам, отдышался, решительно постучал.
– Да там открыто, – хихикнул мальчишка. – Внизу учителя живут, а наверху наши классы: первые и вторые. А средние вон там, – он показал палками на другой, нового дерева дом. Дверь действительно оказалась открытой. В длинном коридоре было сумрачно и казалось холоднее, чем на улице. Уже менее решительно Алексей постучал в ближайшую дверь. Долго не открывали. Потом в коридор выскочила девушка в накинутом поверх халатика пальто.
– Ой, – сказала она, наткнувшись на Алексея. – А я думала, что молоко принесли.
– Нет, не молоко, – Алексей улыбнулся замерзшими губами.
– Где тут Кузьмичева живет?
– А, вы это к Наде? – Девушка посмотрела на него с любопытством. – Ее нет. Она в Лавду повезла драмкружок на смотр и вернется только к вечеру.
– Как же быть? Я с поезда, в ботинках, и замерз здорово.
– Чего «быть»? Посидите у нее, и все. К себе я пока не приглашаю: бедлам потрясающий. По воскресеньям я всегда отсыпаюсь. Вот ее комната, – показала она на дверь рядом.
Говорить, что это неудобно и прочее, было глупо, потому что Алексей сильно продрог и где-то надо было дожидаться вечера.
Маленькая, похожая на каюту, комната Нади была переполнена светом. Солнечные лучи, ломаясь в ледяных наростах на стеклах окна, падали на беленые стены, крашеные доски пола и, рассеиваясь, проникали во все закоулки. Правда, особых закоулков и не было. Железная кровать, стол, полка с книгами, большая печь с маленькой плитой; за марлевой занавеской перевернутый ящик, на нем ведро с водой и кастрюльки – вот и все. Из мелочей: два каких-то цветка в глиняных горшках на подоконнике, по-видимому, безнадежно завядшие; большая литография «Сиверко» Остроухова над кроватью и открытка, всунутая в уголок рамки у зеркала: поздняя осень, уже совсем голые деревья на берегу моря и дымок парохода.
Открытка была знакома Алексею. Он помнил, как они с Надей смотрели выставку в Академии художеств, а когда уходили, она попросила его купить в ларьке открытку, чтобы с ее помощью надеть боты – у гардеробщика не оказалось рожка. Алексей купил эту – с морем и голыми деревьями. Наде открытка понравилась. Она решила, что это кощунство – мять ее. И потом там, где дымок, конечно, плывет он, Алексей. Пришлось купить для бот другую открытку, похуже и без дымка.
Весь день Алексей топил печку и то читал томик Маяковского, который взял с полки, то по моряцкой привычке шагал из угла в угол и все курил и курил. Несколько раз приходила Валя – так звали соседку – и приглашала его к себе. Он отказывался и все расспрашивал о Наде. Но Валя рассказывала только всякую чепуху: у них под окнами прошлый вторник ночью волки съели собаку, а все думали, что это дерутся пьяные. Наде попадет от завуча, потому что у нее замерзли цветы, а они школьные. Вообще Надька дура, потому что после института ее посылали в три разных сельских места и везде то предлагали преподавать анатомию вместо литературы, то оказывался полный комплект учителей. А она, вместо того чтобы взять свободный диплом и устроиться в Ленинграде, поехала еще в четвертое место – сюда. Ну и, конечно, сперва ревела ужас как. И от тоски, и потом ребята в младших классах плохо понимали ее – очень сложно материал давала. Теперь ничего, привыкла и научилась, но плохо с дровами. Летом завхоз не завез – не было машины. Теперь есть машина, а там, где лежат дрова, – дороги занесло и не проехать. Приходится самим колоть горбыли от бревен, а когда очень уж не хочется – у директора колотые дрова воруют. У него много дров, так они, как горьковский Пепе у инженера, – от многого немножечко.