Путь Грифона - стр. 41
И вот интернированная из Восточной Пруссии, заново переформированная четвёртая армия, четвёртого же формирования, находилась в Крыму. К ней присоединили потрёпанные части тринадцатой армии. Факт этот имел далеко идущие последствия. По той простой причине, что политотдел тринадцатой армии возглавляла Розалия Землячка, которая ещё до вхождения её в Крымский ревком в должности секретаря не только практически подчинила себе особый отдел четвёртой армии, но и развернула внутреннее переформирование частей армии по признаку «верности делу революции». Как это уже не раз бывало за годы войны, самыми надёжными оказались латышские стрелки. Документального подтверждения тем событиям, вероятно, уже не найти, но скорее всего именно латышская стрелковая дивизия и третий кавалерийский корпус Гая четвёртой армии стали той силой, которая в первую очередь была направлена против бывших союзников – махновцев. Не отказали себе в удовольствии где рубануть, где стрельнуть и будённовские части. Благо, что приказ Фрунзе всем развязал руки: «Командирам частей Красной армии, имеющим соприкосновение с махновскими отрядами, таковые – разоружить. В случае сопротивления – уничтожить», – гласил приказ командующего Южным фронтом.
Так или иначе, но в Гуляй-Поле пред карие очи батьки Махно явились только полторы сотни махновцев из многотысячной прежде Крымской группы. А уже шестнадцатого декабря после многочасового боя в районе Фёдоровки и Акимовки, что совсем не в Крыму, а на Украине, Махно потерял всю свою пехоту и с одним только отрядом численностью не более пятисот сабель смог оторваться от своих преследователей. С этого дня и до двадцать шестого августа двадцать первого года родная земля будет гореть под ногами батьки. И, даже вступив августовским днём на ставший румынским берег Днестра, облегчения своей мятежной душе и израненному телу он не получит. До самой своей смерти от туберкулёза в стенах парижского госпиталя для бедных…
Встреча с Зведерисом была насколько мимолётной и немногословной, настолько многозначительной. Лицом к лицу столкнулись на выходе с плаца, уставленного машинами вновь формируемого броневого отряда Конармии. Здесь кипела работа по ремонту и по постановке в строй трофейной техники. У броневика с надписью на борту «Зоркiй» несколько человек офицерского обличья обсуждали детали ремонта. Одного взгляда на стоявшие с краю броневики с характерными надписями «СмAлый», «Могучiй» и единственного взгляда на этих людей хватило бы, чтоб понять: и машины, и их экипажи, почти в полном составе, ещё недавно служили в русской армии генерала Врангеля. И Суровцев и Зведерис это, конечно, поняли. Теперь, стоя напротив друг друга, молчали. Первым заговорил чекист. Более сильный, чем обычно, акцент выдавал внутреннее волнение:
– Вы должны были явиться в особый отдел…
– Единственный человек в нашей армии, которому я был должен, – убит вами, – спокойно ответил Суровцев, готовый даже к тому, чтобы пустить в ход оружие.
Но вдруг, глядя в усталые, провалившиеся в череп бесцветные глаза чекиста, он вздрогнул. Уловил знакомое ощущение смерти, исходящее от этого человека. «Нежилец», – скорее ощутил, чем осознал он. И дело даже не в резко проступающих скулах и в заострившихся чертах лица. Даже не в землистом цвете кожи. От Зведериса точно исходила какая-то невидимая и неприятная волна. Из тех, которые почему-то ощущаются вблизи, но не фиксируются человеческими органами чувств. Точно неприятный запах уже начал формироваться в обречённом теле, но ещё не обрёл законченного внешнего проявления. И если раньше при подобных открытиях Суровцев всегда старался скрыть эту свою способность заранее чувствовать чужую смерть, то сейчас он, впервые в жизни, мстительно, не отказал себе в удовольствии сказать вслух: