Пушкин в Михайловском - стр. 22
– С бароном Иваном Ивановичем Дибичем – поговорят… – И он кивал многозначительно. – С Шишковым Александром Семеновичем, министром и адмиралом, поговорят… – И тут уже он откровенно подмаргивал.
– А Александр наш Шишкова этого воспевал под фамилией… да, да – Ослова, ты разве забыл? В послании к Василию Львовичу! – вовсе некстати и не без желчи напомнила Пушкина.
Сергей Львович сложил свои тонкие губы в тонкую трубочку и испустил легонький вздох, похожий на свист.
– Мой бедный сын! Он получил свой дар от меня, но темперамент его…
Тут он воздел свои ручки, не отнимая локтей от жилета. Однако тотчас же и испугался, взглянув на жену. На мгновение ему показалось, что перед ним мелькнула барсова шкура. По лицу Надежды Осиповны прошли желтые и багровые пятна. Это было, может быть, безобразно, но все же в эту минуту была она и блистательно красива.
– Ваш талант, – сказала она по-французски, – вот: как блоха. – И щелкнула в воздухе ногтем. – А мой темперамент…
– Я его знаю! Я его знаю! – жалобно воскликнул Сергей Львович. – Но, дорогая, ведь я ж пошутил. К тому же и вы негодовали не раз на нашего дорогого, но блудного сына.
– Я, может быть, кое-когда даже его ненавижу, но оскорблять предков моих я не позволю.
– А ведь твой же отец тебя разорил! Он все прокутил, он все раздарил – этой… наложнице…
– А в чьем имении и в чьем доме сидите вы здесь, Сергей Львович?
Ссоры такие бывали не раз, и не так чтобы очень боялся он вспышки, но вечер для этого был неподходящ, не возникало ни гармонии, ни соответствия, а ко всему такому был Сергей Львович очень чувствителен. К тому же и на дворне могут услышать… Этого он не любил. «Впрочем, Надин никогда не позволит себе… – так он думал с опаской. – Нет, нет, она вовсе не виновата, что так раздражается. У нее начинается этот период – как его… с трудным названием. Я это знаю…» И он решил помолчать, тем более что не все еще было обговорено касательно Льва.
Но их уединение было нарушено. Перед крыльцом возник человек: в русской поддевке, остриженный ладно в кружок, с большими усами и круглою русою бородой. Картуз он держал, опустив руки по швам.
– Что скажешь, Михайла? – важно спросил Сергей Львович.
– А смею вам доложить, так что вышел просчет.
– Ну что ж, очень рад, а то я огорчился. Четыре меры копны – это – как там у вас говорится?.. – тощё! – Он порою любил щегольнуть русским словечком.
– Так что три с половиной, как оказалось в натуре…
Михайла Калашников взглянул исподлобья: ему желательно видеть, как будет принято это известие. Барин вскипел:
– Как это три с половиной? А мне говорила Прасковья Александровна, что ей Никанор обещал пять или шесть! Земли у нас одинаковые, погода одна. Попросту ты не умеешь…
Михайла Калашников был, когда можно, скор на язык. «Ты-то много умеешь!» – сказал бы он с быстрой веселой насмешкой; но Михайла Калашников не всегда гнался за словцом. Весь разговор был только началом хитрого плана, обдуманного совместно с Розой Григорьевной, управительницей. Между тем Сергей Львович весьма вспетушился:
– Я вот возьму и обменяю тебя на Никанора! Я напишу Прасковье Александровне! Как ты скажешь, Надин?
Надежда Осиповна ответила ему по-французски:
– Зачем одну мерзость менять на другую пакость? Не понимаю.
– Ты думаешь так? Нет, ты уже слишком… Но я этого счета никак не могу потерпеть. Я никаких понижений не принимаю, как ты себе хочешь.