Прозой. О поэзии и о поэтах - стр. 34

– Вернемся к линии Пушкин – Бродский, ибо вы не закончили свою мысль о языке.

– Так вот. Кроме Мандельштама и Ахматовой, были и Цветаева, и Пастернак, и Заболоцкий – такой общий бульон в биологическом смысле. И на таком бульоне растят культуру. Это всё-таки давало возможность идти сражаться с советским языком не с голыми руками. Этот язык, который существовал, этот величайший и тончайший инструмент, который не умер, не заглох. Его только заживо погребли, но он и заживо погребенный не умер. А потом его раскопали.

– То есть совершенно другие лингвистические цели стояли перед вами по сравнению с Пушкиным?

– И другие цели, и другие средства.

– И состояние самого языка было другое.

– Да.

– Оправдано ли сравнение Бродского с Пушкиным по их универсальности?

– Я думаю, тут оправдано. У Бродского в последние десять лет стало больше врагов, появилось больше людей, перестающих его принимать. Так же было у Пушкина, потому что за ним надо успевать. Но, естественно, по линии универсальности личности несколько другое. Пушкину пришлось быть всем – и прозаиком, и историком, и драматургом, и поэтом. Конечно, Иосифу легче. Всем нам легче. Но, с другой стороны, оттого что Пушкин уже был, труднее, потому что надо что-то делать другое.

– Всё ли благополучно с лиризмом у Бродского, на ваш взгляд? Он однажды сказал мне: «“Остановка в пустыне”, может быть, моя последняя лирическая книжка». По мнению Лосева, «юный Бродский словно бы выталкивал “чистую лирику” из своего поэтического обихода».

– Поскольку он хочет, чтобы лиризма не было, постольку можно сказать, что с лиризмом неблагополучно, ибо он наличествует. Ведь Иосиф с самого начала стремился быть эпиком. Но в то же время посмотрите его стихи в последнем «Континенте». Ведь в них опять и лирика, и лиризм. Не может он ничего с собой поделать. Холодности-то нет, есть сдержанность, но само сдерживание порождает новый лиризм.

– А как, по-вашему, уживаются у него сдержанность и ностальгия?

– Ностальгия – это удобный прием для совсем другого, У него ностальгия не тема, а прием.

– А вы переживали ностальгию в бытовом или в поэтическом плане?

– В бытовом – никогда. В поэтическом – известные ностальгические приемы я, разумеется, использовала неоднократно. А в бытовом – ни секунды. (…)

– Вы уже рассказывали, что познакомились с Бродским в 1960 году в Москве, когда Алик Гинзбург напечатал его стихи в 3-м номере подпольного «Синтаксиса». Опишите внешность юного Бродского, его настроение в то время. Был ли он доволен, что его стихи напечатаны?

– Уточню. Сначала, в связи с «Синтаксисом», я познакомилась со стихами Бродского, это было ранней весной, а Иосиф приехал в Москву осенью, в ноябре, и не помню, чтобы тогда был разговор, доволен он или нет. Алик Гинзбург уже сидел, и скорее Иосиф интересовался тем, что с ним, но это лишь обоснованное предположение, потому что я практически не помню содержания разговора (кроме уже приводившегося: «А каких поэтов Наташа любит?»). Зато позже, уже в эмиграции, он всегда бурно приветствовал Алика и называл его «мой первый издатель».