Прости меня, Ксения! О святой блаженной Ксении Петербургской и другие истории - стр. 5
– Мне-то, положим, и ничего, – согласился сторож. – Только я обязан все по закону делать. А по закону таких, как она, в людные места пускать не велено. Чтоб, не дай Бог, чего не вышло… – Он покосился на сердобольную прихожанку, извлекшую из кармана потертый вязаный кошелек, и добавил: – И по закону милостыню им подавать тоже не велено! Все должно быть по закону! – заключил он с видом хозяина положения.
Поспешно спрятав в карман кошелек, прихожанка юркнула в храм. Сторож последовал за ней, плотно прикрыв за собой церковную дверь. А Ксения все стояла на паперти… Я нашарил в кармане монетку и протянул ей. Серебро в моей ладони тускло блеснуло в лучах заходящего солнца. Ксения протянула руку, но не за монеткой. Казалось, она хотела коснуться меня. Я слышал ее бормотание, но не мог разобрать слов. Нет, это явная сумасшедшая! И хотя мне не раз доводилось видеть душевнобольных, я испугался и отпрянул…
Она отвернулась и, постукивая своим посошком о камни мостовой, медленно пошла по улице. А я, так и не зайдя в храм, направился своей дорогой – к Ивану Крестьянычу.
Едва я вошел, как старый врач бросился мне навстречу. Он прямо-таки светился от радости.
– Вот что, Якоб! – воскликнул он. – Правду говорят: если надеяться да стараться, всего добьешься! Ты поедешь в Германию!
Я изумленно таращился на него. Уж не разыгрывает ли меня Иван Крестьяныч? Хотя с какой стати ему это делать? Тогда… что же могло случиться?
– Сегодня я ездил к господину Н., – пояснил Иван Крестьяныч. – Он – мой коллега, служит при дворе. Когда-то мы учились вместе, и я надеялся, что по старой дружбе он поможет мне. Вдобавок, я слышал, будто господин Н. собирается послать своего сына Михеля в Геттингенский университет. Оказывается, он и впрямь намерен это сделать. И теперь подыскивает для него слугу, непьющего, расторопного и бегло говорящего по-немецки. Если ты ему подойдешь, он готов оплатить твое обучение в Геттингене. Какая удача, Якоб, какая удача! Это просто чудо!
Я был согласен с Иваном Крестьянычем – и впрямь чудо! Лишь бы только этот господин Н. не передумал и не нанял для своего Михеля другого слугу! Тогда не видать мне университета как своих ушей! Господи, только бы все удалось!
Назавтра Иван Крестьяныч представил меня господину Н. Надо сказать, что высокомерный придворный медик оказал мне весьма холодный прием. Точнее, обошелся со мной довольно грубо. Что поделать, гордыня и грубость – плоды одного дерева… Он подробно и строго расспросил меня о том, кто я, откуда, кто мои родители (я заметил, что при упоминании о германских предках господин Н. несколько смягчился), справился, не склонен ли я к пьянству и праздности, присущим «русским Иванам». После чего заявил, что согласен взять меня в услужение к своему сыну, многозначительно добавив, что делает это исключительно из уважения к своему почтенному коллеге господину Беккеру… Мне было не по себе от этого унижения. Однако я слишком хотел учиться и потому был готов на любые жертвы. Пусть этот старик и его сынок унижают меня, как хотят, главное, что теперь я выучусь на врача!
Но и тут Господь оказал мне милость. Мой новоявленный господин, Михель Н., оказался вовсе не чванным и грубым великовозрастным болваном, каким я его себе представлял, а вполне симпатичным рыжеволосым и голубоглазым парнем, напрочь лишенным отцовской спеси. Правда, поначалу он показался мне угрюмым и замкнутым. В присутствии отца Михель почти всегда молчал, а если произносил слово-другое, то только по-немецки (как и господин Н., говоривший на русском языке крайне редко и неохотно). Однако стоило нам покинуть Петербург, как мой молодой хозяин изменился до неузнаваемости – оживился, заулыбался и бойко заболтал со мной по-русски. Вскоре мы настолько подружились, что Михель заявил: