Прости меня, Ксения! О святой блаженной Ксении Петербургской и другие истории - стр. 2
На другое утро я, как обычно, вышел погулять на улицу. И первым делом увидел Сеньку и еще нескольких мальчишек с нашей улицы, занятых игрой в камешки. Как раз в этот момент в конце улицы показалась Ксения. Заметив ее, Сенька хитро подмигнул мне и легонько хлопнул себя пониже поясницы. Похоже, он получил от родителей хорошую взбучку за нашу вчерашнюю выходку.
С тех пор мы никогда не дразнили Ксению…
Здесь мне придется отвлечься от рассказа о ней, чтобы поведать о себе. Потому что без этого просто-напросто не обойтись. Уж слишком тесно оказались связаны наши судьбы. Итак…
Как вы знаете, я врач. Причем потомственный. Отец мой, Николай Иванович Немчинов, служил армейским лекарем. Что до дедушки, то, по рассказам отца, он тоже был врачом, происходил из немцев и будто бы даже лично знавал покойного императора Петра Алексеевича, который его очень уважал и привечал. Что в отцовских рассказах было правдой, а что вымыслом – судить не берусь. Однако в нашем доме хранились старинные немецкие медицинские книги и инструменты. А отец свободно говорил и читал по-немецки и меня этому языку выучил. Судя по всему, мы и впрямь из немцев, оттого и зовемся Немчиновыми. Хотя по рождению я, как и вы, русский человек.
По правде сказать, в детстве я терпеть не мог своей фамилии. Ведь из-за нее соседские мальчишки дразнили меня «немчонком». Зато отец очень гордился и этой фамилией, и связанными с ней семейными преданиями. И твердил, что я непременно должен стать врачом, таким же искусным и знаменитым, как мой дедушка. Увы, отцу не довелось дожить до этого времени: когда мне было лет десять, он внезапно умер от приступа грудной жабы[2]. Врач, лечивший других, он не смог спасти себя самого. К сожалению, такое случается нередко…
Матушка тяжело переживала его смерть. Ведь теперь мы остались без средств. Казенного пенсиона, положенного ей как вдове армейского лекаря, еще нужно было дождаться, а деньги на жизнь требовались уже сейчас. Но больше всего матушку заботили посмертная участь отца и моя судьба. Сколько раз, просыпаясь ночью, я слышал ее приглушенные рыдания. Матушка молила Бога простить вольные и невольные грехи новопреставленного Николая и позаботиться обо мне. Правду говорят: кто горя не знавал, тот Богу не маливался…
Однажды к нам в дом пришел гость. Это был давний друг моего покойного отца, пожилой немец Иоганн Карстен Беккер. Правда, пациенты чаще звали его на русский лад – Иваном Крестьянычем, и добродушный старик нисколько не обижался на это. Мало того, он был доволен тем, что в России его считают не чужаком, а своим. Ведь всем известно – если ты Иван, значит, русский… В отличие от отца, Иван Крестьяныч имел собственную практику, небольшую, но позволявшую ему, одинокому холостяку, жить в достатке. Прежде он частенько приходил к нам в гости, приносил гостинцы, среди которых неизменно оказывалась бутылочка вишневой наливки, которую Иван Крестьяныч откупоривал, заговорщически приговаривая: «Тринкен-тринкен, кляйне-кляйне»[3], и по нашему домику разносился сладкий аромат сочных, спелых ягод. Вот и на сей раз он не изменил своему обычаю и привез нам полную корзину всякой снеди. По правде говоря, это было весьма кстати: в ожидании пенсиона мы перебивались, как говорится, с хлеба на квас.