Прошедшее время несовершенного вида… и не только - стр. 4

Я подумал:

– Вот будет смешно! Папа мне про тычинки и пестики… А я давно все знаю.

Видимо, догадываясь о моей осведомленности, отец никогда в жизни со мной об этом так и не завел речь.

Война воспламеняла воображение детей моего поколения.

Повсюду были видны ее следы.

В детский сад под Москвой, в котором я проводил лето, приезжали саперы с миноискателями и находили на территории неразорвавшиеся немецкие мины. В лесу попадались землянки, дзоты и военные каски.

Большинство детских книг и фильмов были о войне и немецких шпионах.

«Немец» и «фашист» были синонимами.

Я искренне сожалел, что война прошла и я не могу доказать, какой я мужественный бесстрашный герой.

Наслушавшись рассказов, я часто видел во сне поле с убитыми русскими солдатами.

Я один живой, но притворяюсь мертвым, надеясь, когда стемнеет, уползти в лес. Немцы шарят по полю среди убитых в поисках золотых зубов. У меня, у мальчика, все зубы свои, но открыть рот по законам моего сна означает предательство. Надеюсь, что пронесет. Вдруг сквозь ресницы вижу высокие голенища сапог.

Я просыпался в холодном поту.

Напротив дома, где я родился, в парке располагался Институт физкультуры имени Сталина.

Посередине клумбы с анютиными глазками возвышалась стальная фигура вождя. Вокруг «лучшего друга физкультурников» и повсюду в парке были установлены десятки скульптур, изображающих советских спортсменов.

В детстве я воображал Сталина командиром этих спортсменов.

Фигуры были выполнены немецкими военнопленными.

Фашистские и советские скульптуры были очень похожи. Художники, не переучиваясь, легко справились с задачей.

Но спортсмены все равно смахивали на немцев.

В школе преподавали немецкий и английский.

Я, послевоенный ребенок, хотел изучать все что угодно, только не язык врага.

«Немкой» была красивая, по моде одетая женщина, Наталья Константиновна Хейфец – приятельница нашей семьи. Ее муж погиб на фронте. Учительница пользовалась большим уважением моей мамы за то, что не вышла второй раз замуж и, будучи русской, не сменила мужнину еврейскую фамилию.

Отцу казалось неудобным отдать меня к незнакомой «англичанке». Так я стал учить немецкий язык.

В пятом классе у нас появился новый классный руководитель, математик Петр Петрович.

Он носил френч и беспрестанно нас воспитывал:

– Баринов, вынь руку из кармана! Сейфулин, еще раз увижу руку в кармане – поставлю в угол! Брускин, держать руки в карманах вредно!

Я никак не мог понять, что учитель имеет в виду.

С наступлением зимы стадион Института физкультуры преображался в замечательный каток.

Привязав коньки к валенкам и прихватив украденные у отца папиросы, я шел кататься.

От затяжек на морозе кружилась голова.

Был 1956 год. На Ближнем Востоке шла война.

От мальчишки Измаила я услышал новое ругательство в свой адрес – «Израи́ль».

В детстве мы жили вместе с бабушкой.

Дома религиозные обычаи не были в обиходе.

Тем не менее у бабушки всегда была припрятана маца, выпеченная под наблюдением московского раввина Фишмана, которая выдавалась внукам как лакомство.

Нас было пятеро. Вечером в пятницу мы начинали приставать к бабушке:

– Зажги, пожалуйста, свет. Что-то темно. Пойдем, ты купишь нам мороженое. Знаешь, звонила тетя Роза. Просила тотчас перезвонить. Вот телефон. Бабушка, а ты веришь в Бога?