Размер шрифта
-
+

Пророк, или Загадка гибели поэта Михаила Лермонтова - стр. 9

Ласкаю я в душе старинную мечту,
Погибших лет святые звуки.
И если как-нибудь на миг удастся мне
Забыться, – памятью к недавней старине
Лечу я вольной, вольной птицей;
И вижу я себя ребенком; и кругом
Родные всё места: высокий барский дом
И сад с разрушенной теплицей;
Зеленой сетью трав подернут спящий пруд,
А за прудом село дымится – и встают
Вдали туманы над полями.
В аллею темную вхожу я; сквозь кусты
Глядит вечерний луч, и желтые листы
Шумят под робкими шагами.
И странная тоска теснит уж грудь мою:
Я думаю об ней, я плачу и люблю,
Люблю мечты моей созданье
С глазами полными лазурного огня,
С улыбкой розовой, как молодого дня
За рощей первое сиянье.
Так царства дивного всесильный господин —
Я долгие часы просиживал один,
И память их жива поныне
Под бурей тягостных сомнений и страстей,
Как свежий островок безвредно средь морей
Цветет на влажной их пустыне.
Когда ж, опомнившись, обман я узнаю,
И шум толпы людской спугнет мечту мою,
На праздник незванную гостью,
О, как мне хочется смутить веселость их
И дерзко бросить им в глаза железный стих,
Облитый горечью и злостью!..

Лермонтов опустил перо, перечитал написанное, поправил несколько слов… «О, как мне хочется смутить веселость их и дерзко бросить им в глаза железный стих, облитый горечью и злостью!..» – мысленно произнес он последние строки.

Он лег на постель не раздеваясь, заложив за голову руки, и снова погрузился в свои мысли, в которых были и счастье, и тревога, и пугающая неизвестность будущего. Наконец к нему пришел сон, который захватил его в свой плен.


В тот вечер в салоне Карамзиных собралось изысканное общество, человек около десяти. Кроме хозяйки, Софьи Николаевны, дочери известного историка и писателя, здесь были Жуковский, Глинка, Брюллов, Даргомыжский, Лермонтов…

Лермонтов сидел у чайного стола. Вид у него был грустный, лицо бледное с задумчивостью более обыкновенного.

– Михаил Юрьевич, дорогой, – обратилась к нему Карамзина, – вы сегодня совсем другой, молчите… Мне кажется, вы чем-то расстроены…

– Софья Николаевна, добрая душа, ну что меня может расстроить, кроме царской немилости. Кабы знал, где упаду, там бы соломки подостлал… Вчера мне сказали, что их величество в очередной раз вычеркнул меня из наградного списка. Двору я не мил. А это значит, что не видать мне отставки. Снова сошлют меня под чеченские пули…

– Ну, что вы так, Михаил Юрьевич? Все уладится, все будет хорошо. Я знаю, что за вас хлопочет Жуковский, а он имеет большое влияние при Дворе.

Лермонтов посмотрел на Карамзину, потом на Жуковского своими печальными глазами. Горькая улыбка застыла на его лице.

– Ах, Софья Николаевна, ничего этого не будет… Я чувствую, что жить мне осталось совсем немного.

– Михаил Юрьевич, ну, зачем эти грустные мысли?! Все вас просят прочитать нам ваши новые стихи. И я очень прошу.

– Может быть, в другой раз? Ей-богу, мне сегодня не до стихов.

В зал вошел еще один гость – граф Соллогуб. Он поцеловал руку Софьи Николаевны и сразу же обратился к Лермонтову:

– Михаил Юрьевич, я к тебе с приятной новостью.

– Для меня приятная новость? И что это за такая?

– Я узнал, что цензура выдала разрешение на печатание вашего романа «Герой нашего времени». Поздравляю!

– Спасибо, граф! Спасибо, Владимир Александрович! Это действительно радостное для меня известие.

Страница 9