Пропасть - стр. 20

– Я не женат, сэр.

– Хорошо. Это будет вашим преимуществом. Рабочий день у нас долгий, ненормированный. Иногда вам придется неделями не бывать дома, выполняя работу, о которой чаще всего нельзя будет рассказывать. Это осложняет семейную жизнь. Ваши родители живы? А братья и сестры?

– Мои родители умерли, сэр.

– Оба? Жаль это слышать. Когда это случилось?

– Они погибли в железнодорожной катастрофе, сэр, семь лет назад. У меня есть младший брат. Он служит в армии.

– В каком полку?

– Личный герцога Кембриджского Миддлсекский полк.

– Умеете обращаться с огнестрельным оружием?

– Никогда не пробовал.

– Ладно, не важно. Мы это быстро исправим. У вас есть вопросы? – Вопросов у Димера было множество, но, прежде чем он успел задать хотя бы один, Куинн сказал: – Переговорите с моим адъютантом.

И на этом собеседование закончилось.

Венеция в этот момент находилась на борту «Эншантресс», служебной яхты первого лорда Адмиралтейства, идущей на всех парах на север, в Шотландию, при спокойном море и ясной погоде.

Если она и не думала о расследовании ни в день вынесения вердикта, ни в любой следующий, то в первую очередь потому, что у нее не было на это времени. Ее кузина Клемми Черчилль, на свадьбе которой она была подружкой невесты, сейчас находилась на шестом месяце беременности, и очень скоро стало ясно, что Венецию пригласили в это плавание, чтобы помочь присмотреть за другими детьми: за Рэндольфом, маленьким рыжим дьяволенком, и за Дианой, чей пятый день рождения тоже предстояло подготовить ей. И когда она не гонялась по яхте за Рэндольфом, не давая ему забраться на леера, то все равно старалась чем-то занять обоих детей: читала им книжки, учила рисовать, играла в прятки, а тем временем Клемми лежала в темной каюте с приступом головной боли, Уинстон же работал с документами или сочинял речь, с которой должен был выступить в Шотландии, и появлялся только в обеденное время, чтобы произнести очередной монолог. «Вот в кого я превратилась, – думала Венеция, обессиленно лежа на койке. – Незамужняя тетушка, бездетная кузина, обязанная отработать свой проезд». Такая картина будущего ее совсем не прельщала. Но если альтернативой будет замужество и собственные дети, разве это не такое же рабство, своего рода пожизненная повинность?

Утром в четверг в Данди Венецию обрадовало письмо от премьер-министра (Милая моя, ты так дорога мне, что не высказать словами. Пиши. С любовью), а в пятницу в Куинсферри ее ожидало еще одно (Сегодня прекрасный день, и я не могу выразить словами, как хотел бы оказаться сейчас на борту «Эншантресс»). Субботним вечером, уже на обратном пути, когда они встали на якорь у берегов Норфолка, в Оверстрэнде, пришло третье, более длинное, с жалобами на лорда Нортклиффа, владельца «Таймс» и «Дейли мейл», поддерживающего ольстерских юнионистов (Я не люблю этого человека и не доверяю ничему тому, что он делает, но не стоит говорить об этом Уинстону… Я не утомил тебя, любимая? Ты просила меня рассказывать тебе обо всем: есть только одна вещь, которую я не смогу тебе сказать, но ты сама это знаешь).

Она подняла взгляд и увидела Уинстона, внимательно наблюдавшего за ней. Он наверняка узнал почерк премьер-министра. Не теряя хладнокровия, она свернула письмо и положила обратно в конверт. Черчилль усмехнулся, подмигнул ей и сказал с обычным своим шепелявым выговором: