Пропасть - стр. 2

Его ответ прибыл к восьми вечера, когда она спускалась в холл поздороваться с Морисом Бэрингом, ее спутником на этот вечер. Она услышала стук почтового ящика и заметила краем глаза, как Эдит направляется к проволочной корзине.

– Привет, дорогой Морис! – протянула она ему руку.

Это был богатый сорокалетний лысеющий литератор, поэт, чьи стихи когда-то и в самом деле издавались («Незабудка и Ландыш», 1905 год), но теперь, увы, забытый. Он был в белом галстуке и во фраке с красной гвоздикой в петлице. Морис наклонился поцеловать ей руку, и его мягкие усы пощекотали ее запястье. Она ощутила тонкий аромат его лаймовой помады для волос. Чуть раньше леди Шеффилд, обескураженная современными манерами дочери и все больше озабоченная перспективами ее замужества в возрасте почти двадцати семи лет, спросила, уверена ли она, что будет с ним в безопасности.

– Мама, с Морисом я была бы в безопасности, даже если бы нас выбросило голыми на необитаемый остров на долгие годы.

– Венеция!

– Но это правда!

Эдит дождалась, когда хозяйка выйдет на крыльцо, и незаметно передала ей письмо, притворившись, будто поправляет ей платье. Венеция вскрыла конверт, уже сидя в машине рядом с Морисом. Короткая записка с отметкой «16:15» сверху. Это означало, что он написал ее перед тем, как отправиться с Даунинг-стрит на встречу с королем, или уже во дворце, пока ждал аудиенции.

Она нахмурилась. Инфернальное плавание по реке… Она и сама сомневалась, даже после того как приняла приглашение, хотя и по другим причинам. Опыт подсказывал ей, что попасть на вечеринку на пароходе довольно просто, а вот покинуть ее гораздо сложнее, а она мало что в жизни ненавидела больше, чем ощущение дичи, попавшей в ловушку.

Должно быть, Морис заметил перемену в ее настроении.

– Какие-то неприятности с твоим ухажером?

– У меня нет ухажеров, Морис, и тебе это прекрасно известно.

– Ох, я бы не стал так уверенно утверждать…

Она не потрудилась смягчить ни тон ответа, ни колючий взгляд. Боже милосердный, неужели она настолько застоялась в гавани, что даже Морис задумался о билете на пароход?!

– Полагаю, уже поздно бросить эту затею с катанием по реке, а взамен отправиться к Оттолайн? – спросила она.

– Что за причудливая идея? Мы же не приглашены к Оттолайн. Кроме того, на реке будет весело. Там соберутся все.

Под всеми он понимал Котерию, как они сами себя называли, или «порочную Котерию», как их предпочитала именовать пресса, – компанию из двух десятков друзей, причем количество это менялось в соответствии с загадочным коллективным суждением, определяющим, кто из них «забавный», а кто, наоборот, «зануда». Они собирались вместе то в отеле «Кафе Роял», то в мюзик-холле, то на боксерском поединке в Ист-Энде, но чаще всего в «Пещере Золотого тельца», полуподвальном ночном клубе неподалеку от Риджент-стрит.

– Да, думаю, соберутся все, – неуверенно согласилась она, засунула письмо в сумочку и защелкнула ее.

Она не была душой компании. Не напивалась, как сэр Денис Энсон, молодой баронет, способный осушить две бутылки шампанского еще до наступления вечера, не принимала наркотики, как леди Диана Мэннерс («самая красивая женщина Англии»), любившая нюхать хлороформ. Не была она и интеллектуалом, как Реймонд Асквит, чей отец, премьер-министр, как раз и написал то письмо, что лежало в ее сумочке, или независимой и богатой, как Нэнси Кунар, наследница крупного судовладельца, которой едва исполнилось семнадцать. Она проводила время с ними, чтобы скрасить скуку, позлить мать, а еще потому, что никакие их проделки не вызывали у нее шока. И еще одна их общая черта привлекала ее: не закоренелый цинизм, хотя Реймонд, самый старший и острый на язык среди них, циником определенно был, а скорее своеобразное ощущение оторванности от жизни. Порой ей казалось, что на самом деле ничто не имеет значения: ни они, ни мир, ни она сама. И остальные тоже чувствовали что-то похожее.