Прокаженные. История лепрозория - стр. 43

– Да ты, голубчик, в своем ли уме? И чего тебе вздумалось допытываться от меня всего этого?

– Ты скажи мне: была она у тебя в то время или не была? – повторил свой вопрос Басов.

Тогда человек отодвинулся от него.

– И чего ты ко мне липнешь?! – крикнул он нетерпеливо, загораживаясь штанами. – Чего ты привязался ко мне? Да мне, брат, все равно – была она у меня в то время или не была… Мне, брат, нечего с тобой разговаривать.

Этот ответ словно ударил Басова по лицу. Он схватил человека за шиворот рубахи и тряхнул:

– Нет, ты мне скажи, ты не увертывайся, – загудел он, – я спрашиваю тебя еще раз: был ли ты болен тогда или нет?

Находившиеся в бане окружили Басова. Кто-то сказал:

– Чего ты добиваешься от него? Он седьмой год живет здесь – Коваленко-то, а ежели так, то значит – и тогда был болен, ясно. Сколько лет ты в лепрозории, Коваленко?

– Скоро семь.

Басов отошел от него.

– Мне это и надо знать, – сказал он угрюмо и, тяжело усевшись на скамью, принялся копаться в белье. Он волновался. Кургузкин замечал, как надевал он грязную рубаху, потом снимал ее и надевал чистую. Кургузкин видел, как тряслись его губы, и ему захотелось вмешаться:

– Нельзя вам так беспокоиться, Сидор Захарыч, оставьте его.

Но Басов не слушал его разговоров.

– Значит, это ты облагодетельствовал меня? – снова зловеще спросил он.

– Теперь я вспомнил, как ты возил мне из города продукты, резал барана, харчился на моей кухне.

– Откуда ты знаешь, – возразил Коваленко, – что это – я тебя? А может ты меня?

– А может быть, – не ты его и не он тебя, а судьба, – послышался чей-то спокойный голос.

– Не я его и не судьба, а он меня, – сурово возразил Басов.

– Э… э… да что там говорить, – продолжал тот же голос, – ты – его, он – тебя, разве кто виноват во всем этом?

– Виноват, – оборвал Басов, – виноват потому, что подл был, не сказал о своей болезни, надо было сказать, я бы знал. За такую подлость убивать надо.

В раздевальне стало тихо.

– А ежели я не знал? – заговорил вдруг Коваленко. – Ежели мне самому была неизвестна боль моя?

И опять голос неизвестного человека произнес:

– Судьба.

– Не судьба, а темнота человеческая, – возразил ему кто-то.

Но Басов, очевидно, не слышал этих замечаний. Он поднялся и, обращаясь в сторону, где одевался Коваленко, произнес:

– Казнить таких надо.

– Ого! – послышался чей-то новый голос.

– Публично казнить, пусть все смотрят, – настаивал на своем Басов.

– За что? – спросил кто-то.

– Пусть люди имеют понятие, – продолжал он.

– Пока они темные, не будет понятия, – снова возразил человек, спросивший – «за что?».

Басов оделся и вышел. Вслед за ним поплелся Кургузкин.

В тот день Сидор Захарыч был мрачный. Он ни с кем не разговаривал и ничего не ел. На следующее утро он вынул из корзины новый костюм, долго и тщательно одевался, так же тщательно расчесывал свои волосы и, ничего не сказав Кургузкину, отправился на здоровый двор, к доктору Туркееву.

Он долго ждал его у дверей амбулатории и, дождавшись, подошел к нему.

– Что ж, вы, батенька мой… совсем молодцом, – сказал Туркеев, – только бросьте вы свои мази.

– Я к вам по делу пришел, – сказал Басов.

– На побывку хотите? Что ж, вот посмотрим еще недельки две, тогда можно и поехать.

– И не о побывке я хочу спросить вас.

– В город, что ли, хотите?

– Я хочу, доктор, рассказать вам вот о чем: я нашел своего заразителя. Он здесь, в лепрозории, раньше и в голову не приходило, что это он меня.