Продавец счастья - стр. 2
Бобо лежит ни жив ни мертв. Соседняя комната большая, с резными потолками и изразцовой печью в углу. Узбек её видел, когда предыдущие жильцы выселялись. Хозяйке никак не удается сдать ее надолго. Люди поживут месяц и съезжают. Видно, дорого.
– Князь, а вы нынче играть будете?
Молодой баритон отвечает:
– Меня не интересуют мануфактуры. Лядова жду. Обошел вчера на скачках моих рысаков. Его Алмаз очень хорош, настоящих арабских кровей. Хотел сторговаться, но не продает, шельма! Так я его коня выиграю.
Снова пахнуло крепким дорогим табаком. Бобо повернулся на запах и увидел в стене распахнутую двустворчатую дверь, прикрытую тяжелыми зелеными портьерами.
– Алексашка, открой окно в лакейской, – капризно произносит женский голос.
– Сию минуту-с, Марья Никитична!
Бобо каким-то внутренним чутьем понимает, что сейчас через дверь войдет человек. Он зажмуривается и пытается сжаться, стать маленьким, незаметным…
Алексашка трясет его за плечо и пытается поставить на ноги:
– Здесь кто-то есть!
– Черт возьми, если мое инкогнито будет раскрыто, то я первый сообщу в полицию, что Алексашка Михайлов содержит не доходный, а игорный дом! – раздается баритон князя.
– Помилуйте, Ваша светлость! В этой комнате я самолично раздающий и крупье для сохранения тайности! А как этот человек сюда пробрался – мне не известно!
– Ипатий Силыч, вам в лакейскую пройти не возбраняется. Прошу разобраться в этом деликатном деле, – волнуется молодой аристократ.
Зеленые портьеры раздвигаются, и в дверях появляется седой дородный великан в пиджаке дорогого сукна и с трубкой во рту. Он неторопливо оглядывает Бобо и закладывает правую руку за спину.
– Да это вообще бусурманин, – задумчиво взвешивая слова, говорит Ипатий Силыч. – И одет не по-нашему. Турок, похоже.
– Покажите! Покажите мне бусурманина! – задорно интересуется Марья Никитична из-за двери.
– Да это одна знакомая нам личность, – вдруг начинает суетиться Алексашка Михайлов. – Он же и по-русски не понимает… Проездом в Санкт-Петербурге… Так что наша конфиденс будет полностью соблюдена.
– Ка-кой го-род зна-ешь в сво-ей зем-ле? – по слогам произносит Ипатий Силыч.
– Самарканд, – собравшись с мыслями, отвечает Бобо первое, что приходит в голову.
Видно, ответ производит на будущего мильёнщика неизгладимо хорошее впечатление, потому что его хмурое лицо проясняется:
– Коврами торгуете?
Алексашка трясет узбека за ворот, будто пытается вытрясти из него душу, и отвечает:
– Хлопком, хлопком бусурмане торгуют! Много тюков хлопка!
Портьера снова отодвигается, и появляется миловидная молодая женщина в черном шелковом платье строгого покроя, до самого полу.
– Это чудесно, господа! На хлопок мы еще не играли. Векселя газового общества, акции Царскосельской железной дороги – это все пресно и скучно.
– Марья Никитична, покиньте лакейскую, – строго произносит Ипатий Силыч. – Вы дворянского рода, как-никак.
– Тащите бусурманина сюда, я хочу на него взглянуть, – снова раздается голос молодого князя.
Бобо, подталкиваемый Алексашкой, заходит сквозь портьеры в большую комнату – и не узнает ее. Посреди комнаты стоит широкий стол, обтянутый зеленым сукном; шторы с тяжелыми золочеными кистями едва пропускают тусклый свет из окон, сиреневые струйки табачного дыма расходятся в воздухе замысловатыми фигурами, едва мерцают свечи в настенных канделябрах. Вдоль стола – стулья, обтянутые дорогой вызолоченной парчой. Узбек не может удержаться и исподтишка бросает взгляд на князя, отошедшего в угол. По одежде и оружию тот производит впечатление кавказского аристократа.