Продавец счастья - стр. 4
Продавец берет её и принимается писать на русском как может: «Дарю караван хлопка в случае свой проигрыша. Бобо».
– Кости будем кидать три раза, – говорит незаметный человек и смотрит в рот Ипатию Силычу, как будто оттуда должен выпасть бриллиант. Мильёнщик кивает. Алексашка тоскливо смотрит на восходящее бледное солнце, первые лучи которого касаются тяжелых штор.
– Положим ставки в заклад, – незаметный человек складывает в большой мешок из зеленого сукна вексель узбека и золотые часы Ипатия Силыча.
Бобо кидает кости первым. Они с глухим стуком ударяются о стол, крутятся-вертятся… Выпадают двойка и пятерка.
Мильёнщик заграбастывает кости большой пятерней, долго их рассматривает, даже на свет, исходящий от окна. Дует на сжатые пальцы – видно, очень не хочет расставаться со своей ставкой. Наконец бросает.
Марья Никитична подходит к столу, глядит в лорнет и протяжно произносит:
– Четыре и шесть.
Бобо потирает виски и с надеждой смотрит на солнце, которое всегда помогает. Потом бросает. Одна кость отлетает к краю стола, и с его места не видно, сколько выпало.
– Один и два. Не везет, – пожимает плечами Алексашка.
Ипатий Силыч раскуривает потухшую трубку.
– Прошу менять кости, – говорит узбек и откидывается на гобеленовую спинку стула.
На столе появляется новая пара. Мильёнщик снова долго крутит кости в руках и разглядывает на просвет, потом просит подуть на них сначала Марью Никитичну, затем князя. Бросает.
– Ну, теперь удача отвернулась от вас, Ипатий Силыч, – подобострастно улыбается незаметный человек. – Один и один.
– Не отдавать же часы бусурманину! – противится Алексашка.
– Ты же сказал, что хорошо его знаешь, прохиндей. Можешь за него поручиться? – спрашивает Марья Никитична.
– Могу поручиться, что он не донесет на нас в полицию, – выкручивается тот. – Кто ж его будет слушать? Он и лопочет невнятно.
– Риск – благородное дело, – вмешивается молодой князь.
Бобо трясет кости и бросает. Шесть и четыре!
Мильёнщик размашисто крестится на окно.
– Что ж креститься-то попусту? – насмешливо спрашивает Марья Никитична. – Не богоугодное это дело – в кости играть. Богохульствуете, мой друг.
Ипатий Силыч размашисто ударяет игральными костями о зеленое сукно.
– Шесть и пять! – лицо мильёнщика краснеет от радости. – Вот же! Вот же! – кричит он, обращаясь по очереди ко всем в комнате. – Не отвернулась Фортуна!
«Не будет золотых часов», – горестно думает Бобо, начисто забыв, что у него нет караванов с хлопком.
– Надо выпить водочки по случаю проигрыша, – участливо говорит незаметный человек.
Алексашка морщится, берет со стоящего в углу резного столика графин, чистую стопку и, налив водки, ставит перед бусурманином.
Узбеки не любят русских за пристрастие к горькой, но сейчас Бобо думает не об этом, поэтому храбро опрокидывает стопку в рот и на глазах у него выступают слезы.
Он выходит в коридор и понимает, что на него надвигается густая, вязкая темнота. Квадратное жерло коридора старой коммунальной квартиры уходит в бесконечность. Стены, крашенные зеленой масляной краской, наверху замыкаются когда-то беленым, а теперь желтым от протечек потолком, который оказывается кривым и узким.
Коридор завален хламом, который хозяйка забирает в счет долга у незадачливых жильцов, не имеющих средств расплатиться за комнаты. Здесь стоит колченогий вытертый диван, маленький покрытый пылью холодильник с магнитиками, раньше принадлежавшими жившему здесь ребенку, тумбочка, накрытая линялой полотняной салфеткой, и треснутая ваза на ней. В дальнем углу – хозяйственный инвентарь: швабра с вылезшей щетиной, обломанный веник, дырявая половая тряпка и ржавое жестяное ведро. И деревянное, полированное десятками рук топорище, нелепо торчащее из ведра.