Призраки Калки - стр. 4
Было необычайно тихо, звучал только один голос. Евпатий вслушался, это был голос его родного брата Дементия, который ныне звался отец Василий. И голос тот успокаивающе вещал о суетности мира, блаженстве загробной жизни, отданной за други своя.
Но и он замер на половине слова, только жужжание мух сопровождало гулкие шаги Евпатия и Найдёна, вошедших через резные створы дверей.
Поклонились. И сразу пали на колени со словами:
– Простите нас, родные! Простите нас, дорогие, но мы не пали вместе со своими братьями по оружию.
Все опасливо покосились на вошедших.
Никто не поверил сразу.
Шатаясь, из-за стола вышел Лев Гаврилович.
Старому воину не к лицу показывать слабость, даже перед такой нежданной радостью. Но не смог. Сделав строгое лицо и пару шагов, грозный воевода пал навзничь, едва успели подхватить молодые дружинники.
Евпатий тоже бросился к отцу.
Дальнейшее в его памяти едва осталось.
Мёртвая тишина взорвалась криками восторга и радости.
«Оживших чудесным образом» мяли, тискали, обнимали, пытались разговорить. Но Евпатий и Найдён только кивали в ответ, ища глазами родных. Все понимали и быстро стали расходиться.
Терем Коловрата опустел. Ещё никогда люди не возвращались с поминок такие радостные.
Евпатий стал на колени перед матерью, она его перекрестила, поцеловала в голову, обняла и мягко подтолкнула к Елене.
На плече брата повисла Любомила, которая пыталась что-то сказать, но не могла.
– Довольно плакать, родная, – попенял ей. – Все беды позади.
Сынишка Александр признал отца и тянул к нему руки, радостно щебеча по-своему.
– Я знала, что ты вживе, – сказала Елена так, будто они расстались вчера и не было этих мучительных дней и ночей. – Но более не моги…
Евпатий кивнул в ответ, всей душой понимая, что обещать ничего не в силах.
«Мы не умираем, нас Господь к себе призывает»
Отец и сын Коловраты сидели под резным навесом за обильно уставленным столом, сидели в длинных тонких рубахах, разморенные, только что попарившись в мови.
Ласковый ветер с Оки веял в лицо приятной прохладой. Багровое солнышко плескалось в её чистых водах.
Только шелест волн да иногда сквозь эту блаженную тишину прорывались окрики рыбарей и плотогонов.
– Живём ведь по-божески, – тихо, устало говорил Лев Гаврилович. Он ещё не совсем пришёл в себя – велико стало потрясение от радости. Но как соскучился воевода по разговорам с сыном! И не просто сыном, а умным, знающим и понимающим своего отца во всём. – Никого не забижаем, не нападаем. А ведь сколько сил приходится тратить на подготовку к обороне, на саму оборону, потому что, только жди, явится некая вражина из адова пекла и возжелает у нас, славян, всё это отнять.
Он повёл рукой вокруг себя.
– Стало быть, добре мы живём, сыне, если кого-то всегда завидки берут. Стало быть, поля и леса наши, борти и грибные поляны, реки и затоны лучше, чем в зарубежье, слаще и богаче. Я иной раз мыслю так: Русь наша матушка создана Господом именно на муку эту вечную и возлюблена Им за это. Обороня всегда забирает жизни самых достойных. Ворог придёт и уйдёт, оставляя нам только плач по убиенным. А мы сызнова строим из того, что хорошо горит.
– Александр Левонтьич тако же говаривал нам и не единожды, – вспомнил Евпатий.
– Олёша был лепший[5] во всём. И не токмо воевода, но и наказатель