Приют святой Люсии для девочек, воспитанных волками - стр. 18

Но брат мой думает иначе. И борется с собственным отвращением, словно энтомолог, обнаруживший новый вид какого-нибудь мерзкого жука.

– Что ты сказал?

– Я сказал, что готов, – бормочу я, становясь на край посудины и стараясь не смотреть брату в лицо. – Уже иду.

Я не могу допустить, чтобы он так на меня смотрел. Пусть уж лучше меня утопит призрак Оливии.

Попасть в пещеру можно только распластавшись на спине, будто ты письмо, которое опускают в ящик. Когда я вплываю, что-то скребет меня по копчику. Вода здесь ужасно холодная, и внутрь не проникает ни одного лучика света. Но свод пещеры светится сам по себе. Этакая мерцающая шахматная доска из дерьма, на какой трудно представить узоры – слишком уж все однообразно и не располагает к полету фантазии. Пещера светлячков совсем не похожа на звездное небо. Здешние светила горят одинаково ярко, и весь этот космос весьма унылый.

– Оливия!

В пещере пахнет солью, кровью и летучими мышами. Стены, как паутиной, опутаны тенями. Я пытаюсь нащупать дно, но его нет.

– Оливия-я-я!

Ее имя эхом отдается в пещере. А затем снова наступает тишина, и только журчит вода. Еще минут десять, прикидываю я. Поплескаюсь тут десять минут, и хватит. Можно даже снять очки. Нырять вовсе не обязательно, Воллоу все равно не узнает.

– Оли…

Глубоко вздохнув, я ныряю.

Подо мной крошечные рыбки выплывают из золотых цилиндриков кораллов, похожих на неслышно играющую каллиопу. Одна из рыбок натыкается на мои небьющиеся очки. Обычная, серебристая, живая и вполне себе в теле. Она тычется в толстое стекло, явно не понимая, что это. Я скашиваю глаза, чтобы ее лучше видеть.

Рыбки уплывают, двигаясь в такт с подводной музыкой. Здесь под водой танцует все – зеленоватое свечение светлячков, зыбкие стены и пятнистые полипы. И погоня за рыбкой напоминает превращение танца в песню. Но я ее не слышу и не смогу запомнить ни единой ноты. От этого мне становится грустно.

Я следую за рыбкой на почтительном расстоянии, чувствуя себя теплокровным чучелом в ластах, втиснутым в неуклюжее человеческое тело. Будто я неудавшийся монстр, выдающий себя за обитателя морей.

Я продолжаю искать сестру, но дело это явно безнадежное. Очки у меня запотели, и каждая рыбина светится, как фонарь. Сейчас я вряд ли отличу живое существо от призрака. Все сливается в неясное свечение, словно небеса пометили камни и затонувший мусор своими бесчисленными отпечатками пальцев. Оливия может находиться где угодно.

Мы с Эммой свернулись клубочком в корзине воздушного шара для лечения бессонницы и тихо отрывисто дышим. Я поглаживаю Эмму по щеке и вливаю в ее открытый рот густое янтарное снотворное, выпрошенное в аптеке у Зорбы. (Я немного смошенничал, но это впервые.) Я отчаянно стараюсь скрыть факт, что в первый раз так близко нахожусь от девичьего лица.

Я ожидал какого-то неописуемого девичьего запаха, дивного и загадочного, как амброзия. Но от Эммы пахнет ужином. Соусом для барбекю и сдобренным маслом картофелем. И все же она очень притягательна.

– Положи голову сюда, – говорю я тоном, который предполагает, что я уже нюхал дюжины девиц, страдающих бессонницей.

Потом пытаюсь устроить кудрявую голову Эммы на своей согнутой руке, чтобы не тыкать ее локтем в нос.