Приют святой Люсии для девочек, воспитанных волками - стр. 17

Я просыпаюсь, когда начинается гроза. Вероятно, я заснул в крабьем панцире. Темная пена облаков озаряется голубым потусторонним светом. Воллоу стоит на носу нашей посудины. При свете молний видны его сверкающие зубы и темные провалы глазниц. Словно кто-то снова и снова делает рентгеновские снимки горя.

– Я просто хочу попросить у нее прощения, – тихо произносит Воллоу.

Он не видит, что я проснулся, и разговаривает сам с собой, а может, с океаном. В его голосе нет ни тени страха. И я вдруг понимаю, что таким замечательным братом, как Воллоу, я уже никогда не стану.

Мы обогнули почти весь остров. Через четверть часа вернемся на кладбище кораблей. Господь милосерден. Завтра приезжают родители, и можно будет с чувством выполненного долга заняться компьютерными играми, ощущая себя сухим и безупречным. Маяк вдруг выхватывает из темноты скалистый обрыв, который мы не заметили раньше. По воде прыгают белые блестки света.

– Ты видел? Это здесь! – взволнованно восклицает Воллоу. – Это то самое место!

– Прекрасно.

Дальше мы плывем молча. Я гребу с обреченным видом приговоренного к галерам. Течение относит нас назад, однако мы продвигаемся к цели. Я молюсь, чтобы скалы оказались скопищем низких облаков или сплошным камнем без всяких там пещер. Но выясняется, что в них много дыр. Сначала я вздыхаю с облегчением – все они такие маленькие, что в них не заплывет даже столь мелкая рыбешка, как Оливия. Воллоу судорожно шарит взглядом по камням.

– Здесь должен быть вход, – бормочет он. – Смотри!

И правда, из-под изъеденного солью выступа, будто из-под двери, пробивается тусклый свет.

– Мне туда ни за что не пролезть, – заявляю я, но сразу понимаю, что это не так.

А вот посудина наша там застрянет. Это означает, что встретиться с Оливией мне придется одному. А вдруг этот свет и есть Оливия?

– Это светлячки, – объясняет брат, словно читая мои мысли.

Но лицо у него безнадежно печальное, а в тусклых глазах не отражается свет.

Я оглядываюсь. Мы в полумиле от берега и можем добросить камень до островков мангровых деревьев. И все же земля кажется далекой, как недостижимая мечта.

– Готов? – спрашивает Воллоу, сгребая меня за шею и подталкивая к воде.

– Нет!

При виде темных скал меня охватывает ужас. Я стаскиваю с лица очки.

– Иди сам играй в детектива! – восклицаю я, вешая очки на край панциря. – А я сыт по горло.

Воллоу пригвождает меня к краю посудины. Здоровой рукой он пытается выкинуть меня за борт, но я отчаянно сопротивляюсь, выгибаясь во все стороны.

– Тимоти, не делай этого! – предупреждает он, но уже поздно.

– Вот как я поступлю с твоими проклятыми очками! – кричу я.

Подняв очки над головой, я изо всех сил швыряю их на дно крабьих санок. Но результат меня разочаровывает. Очки остаются целыми и невредимыми. На них не появляется ни малейшей трещинки. Мерзкие небьющиеся линзы.

Самое неприятное то, что Воллоу спокойно наблюдает за мной, терпеливо дожидаясь, когда я перестану валять дурака. Потом ногой подвигает ко мне очки.

– Ты успокоился?

– Волли! – умоляюще хнычу я. – Это просто безумие. А если со мной там что-нибудь случится, а ты не сможешь прийти на помощь? Давай вернемся.

– Что? – с отвращением переспрашивает брат. – И оставим Оливию здесь навсегда? Ты этого хочешь?

– Бинго!

Вот чего я на самом деле хочу. Может, бабуля немного не в ладах с пищевой пирамидой, однако о смерти судит весьма здраво. Я мечтаю, чтобы мои родители перестали кататься по миру и фотографировать суданских прокаженных. Хочу, чтобы Воллоу повернул к берегу и мы, наконец, стали спать по ночам, как нормальные люди. Чтобы наше семейство оставило Оливию в покое.