Приятный кошмар - стр. 10

Должно быть, миз Агилар тоже это чувствует, поскольку слышно, как она облегченно вздыхает, прежде чем показать на цитату, которую она написала на доске розовым маркером.

– Единственный способ усилить свой интеллект – это ни о чем не думать. – Ее голос повышается и понижается вместе со словами, словно она поет песню. Затем она указывает на строку, написанную под ней синим цветом: «Дать разуму свободно воспринимать все мысли».

Похоже, мы собираемся просто игнорировать наглых Жанов-Болванов и вместо этого разбирать цитату из сочинения какого-то мертвого белого мужчины. Впрочем, в данный момент это решение не вызывает у меня неприятия.

После того как она выдерживает то, что ей, должно быть, кажется эффектной паузой, миз Агилар продолжает:

– Это, друзья мои, цитата моего любимого поэта-романтика. Может быть, кто-то из вас рискнет предположить, кто это?

Никто не пытается дать ответ. Собственно говоря, мы все просто сидим и пялимся на нее со смесью удивления и недоумения.

Она оглядывает класс, и лицо у нее вытягивается.

– Неужели ни у кого из вас нет даже догадки?

Ответом ей снова служит молчание.

Когда она издает скорбный вздох, одна из ведьм из предпоследнего ряда осторожно спрашивает:

– Это лорд Байрон?

– Байрон? – На лице миз Агилар почему-то отображается еще большее разочарование. – Разумеется, нет. Он намного более безнравственный, Вероника. По-прежнему никаких догадок? – Она печально качает головой. – Полагаю, я могла бы предложить вам другую цитату.

Она постукивает себя по подбородку ногтем, накрашенным лаком цвета сахарной ваты.

– Ну хорошо, какую из них мне стоило бы испробовать? Быть может…

– Ну сколько можно, твою мать? – выпаливает позади меня Иззи. – Это гребаный Джон Китс[4].

Миз Агилар удивленно отшатывается, но ее удивление быстро сменяется радостью.

– Вы знаете его! – восторженно кричит она, хлопая в ладоши.

– Еще бы мне его не знать. Ведь я из чертовой Британии, чего уж там.

– Это. Просто. Чудесно! – Миз Агилар, чуть ли не пританцовывая, подходит к своему столу и берет с него пачку пакетов. – Я так рада, что вы уже читали его! Ну разве он не божествен? «Напевы слушать сладко…»[5], «Мелодии сладки…»[6].

– Он был себялюбивым выпендрежником и хвастуном, – перебивает ее Иззи прежде, чем учительница успевает опять перепорхнуть в другой конец класса. – Как и все прочие поэты-романтики.

Миз Агилар ужасе замирает, не закончив цитату.

– Изадора! Джон Китс – один из самых блистательных поэтов, нет, один из самых блестящих людей, которые когда-либо жили на Земле, и я уверена, что вы это поймете, когда мы изучим его.

Ну да, за него она готова постоять. Быть может, если бы Жаны-Болваны вздумали кидать «Скиттлз» в портреты поэтов, которыми она увешала здесь все стены, она бы все-таки огрызнулась и на них.

Она подходит ко мне и плюхает пачку пакетов на мой стол.

– Клементина, не могла бы ты раздать их всему классу?

Я отвечаю:

– Разумеется. – Хотя у меня так все болит, что я предпочла бы брякнуть: «Нет, черт возьми».

Жаны-Болваны не удостаивают меня взглядом, когда я кладу по пакету на каждый из их столов, и я ожидаю, что Джуд поведет себя так же, когда я дойду до него, но вместо этого он смотрит прямо мне в глаза.

Когда наши взгляды встречаются, все во мне словно застывает и одновременно пылает. Мое сердце начинает биться быстрее, мозг, наоборот, начинает соображать медленнее, а легкие так сдавливает, что мне становится больно дышать.