Приводя дела в порядок (сборник) - стр. 20

– Но он же и взаправду Касавченко, а я – нет…

– Зато ты Иван, как дедушка, а он – нет. Вот он и завидует.

– А еще у меня в станице две бабушки, а у него только одна! – воспрял духом брат и поскакал шкодить дальше.

И вот мы в засидке на орехе ждем явления кур. Стрелы отточены. Луки в руках.

Кур нет.

Вовкины куры – дуры клятые – бродят, как мамонты, на горизонте. Они клюют червяков «на паше» – на третий день как перерытой картофельной деляне. Там нет ни винограда, ни помидоров. Там вообще ничего нет. Только чужие куры.

Брат, мурлыкая себе под нос «Мамо моя, ты вже стара…», забирается на ветку повыше и навесом – метров с пятидесяти – посылает гамайцы в Вовкиных кур. Первый и второй проходят мимо, но третий камень входит в бочину ковыряющейся в пашне курицы. Она квохчет. Отбегает на пять шагов в сторону и замирает, пытаясь понять, откуда угроза.

Я карабкаюсь на верхние ветки ореха, надеясь отобрать у младшего брата рогатку. Убедившись, что я стою твердо и не чертанусь вниз с высоты четвертого этажа, брат протягивает мне прящ.

Я стреляю.

Стреляю.

Стреляю…

Брат выдал мне пять гамайцов – аккуратных, круглых и тяжелых. Все они прошли мимо, даже не потревожив дерзкую вражескую птицу, бродящую вдоль грядок с укропом и выбирающую из чернозема жучков.

У брата остается только два камешка. Он отбирает у меня прящ. Растопыривает ноги, как заправский Робин Гуд. На вздохе растягивает «бинтуху». И перед выдохом мечет заряд в курицу.

Чвак!

Уууу-ух!

Отдаленное: «Тка!»

Курица, мотнув головой, как подкошенная падает на пашу.

Присматриваясь, мы понимаем – не на нашу пашню. На соседскую.

Не заберешь!

Со скоростью воды в унитазе мы скатываемся с ореха на твердую землю и бежим во двор якобы играть в «дурака». Луки убраны в поленницу. Рогатуля – на крышу летнего душа. Мерные драгоценные гамайцы кучкой положены под верстак.

Мы ничего не делали!

Вы бы смогли беззаботно дуться в «дурака», зная, что тело жертвы еще не остыло?

Карты мы сдали, но даже не стали определяться, чей ход. Нас занимали более важные вопросы.

Первый – теоретический. Имели ли мы право уничтожать врага на его территории? По всему выходило – имели. Ведь его отступление носило вынужденный и явно временный характер.

– Мы нанесли предупреждающий удар! – двигал бровями брат.

– Как СССР по милитаристской Японии! – пучил очи я.

Звучало ладно, но точил червь сомнения: согласятся ли взрослые уравнять Вовкину пеструшку с самурайской военщиной?

Второй вопрос имел практическое свойство. Если добычу не освежевать в течение часа (максимум, полутора), она вспухнет. Жара. Солнцепек. Кровь не сточили. А мясо пропадать не должно…

Был еще и третий вопрос – как сладить такой лук, чтобы он по боевым характеристикам не уступал рогатке? Но это мы решили обсудить позже. Совет в Филях и без того затягивался.

Мы шептались, сидя на штабеле дубовых досок возле дровяного сарая. В дом уже провели газ, вместо дров в сарае стоял верстак. Но название сохранилось. Ему, кстати, я обязан своим первым филологическим открытием. Имена, названия живут дольше предметов. Хранят память о былом, даже когда предметы полностью меняют свою суть. Получается – слово сильнее реальности?

На стенах дровяного сарая в навсегда установленном порядке висели пилы и топоры, колеса и запасные рамы для велосипеда. Из деревянных инструментальных ящиков торчали пассатижи, плоскогубцы, кусачки, клещи, гвоздодеры. Зубила, рубанки, стамески, отвертки. Шпингалеты, засовы, печные заслонки и колосники. В жестяных закрывающихся банках, разобранные по размеру, под крышками таились тяжелые гвозди со следами солидола. На большом жестяном блюде высилась гора гвоздей старых – их выпрямляли на наковальне из обрезка рельса и снова пускали в дело. Коловорот. Вращающееся ручное точило. Полуторапудовая гиря. И даже взведенный крысиный капкан. Все двигалось, поворачивалось, вкладывалось одно в другое, образовывая немыслимые комбинации. Сладостное местечко. В другую пору мы бы уже или прямили гвозди, или тыкали палкой в капкан, глядя, как он ее кусает. Но сейчас близость полного сокровищами дровяного сарая служила для другого. Помогала упорядочивать мысли.