Привет, соседка! - стр. 4
— Не-е-ет. Посмотри на годы рождения. Это мать и сын.
— Как же с тобой весело, — лыблюсь я и перевожу взгляд на другую парную могилу. — А вон та?
Она бросает луч на широкое общее надгробие.
— Брат и сестра.
— Да с чего ты взяла?!
— У них отчество одно, — закатывает она глаза и идет дальше.
Лучше бы она парней так тщательно выбирала, как бугор земли, на котором будет бубнить страшные слова и пить мою кровь.
— Есть! — радостно сообщает она мне, словно нашла клад. — Гляди. Муж и жена. Еще и долгожители. Обоим за девяносто было, когда умерли.
Скидывает рюкзак на землю, звякает молнией и начинает копаться в поисках своих жутких ритуальных атрибутов. Смотрю на нее, а самому мерещится, как у нее рожки из головы вылезают и в глазах огоньки загораются. У меня еще никогда не было подружки, которая скакала бы козликом у чьей-то могилы.
— На! — Пинкодик всовывает мне в руки маленькую пластиковую лопату, которую, походу, сперла из песочницы на детской площадке во дворе. — Копай!
— Чего? — Надеюсь, она оговорилась. — Здесь?
— Ну да! — вполне серьезно отвечает она, раскладывая на шелковом платке восковые свечи. — Войди в оградку и выкопай на могиле лунку.
Верчу в руке лопатку и веду бровями:
— А че не ложкой?
Не растерявшись, Пинкодик вынимает из рюкзака десертную ложку.
— Окей, — соглашаюсь я. — Пусть будет детская лопатка.
Скрипнув калиткой по самим нервам, осторожно вхожу в оградку, и рука сама тянется под ворот футболки. Достаю свой нательный православный крестик и сжимаю в кулаке. Не скажу, что я человек верующий, но сейчас даже «Отче наш» вспомнил, мысленно прося всех святых закрыть глаза на то, что мы творим с Пинкодиком.
Опустившись на колени, втыкаю лопатку в твердую почву и начинаю ковырять.
— Как глубоко рыть? — уточняю, уже не представляя, что может быть абсурднее.
— Пока не услышишь голос, — отвечает копошащаяся у меня за спиной Пинкодик.
— Чей?
— Хорошо бы голос здравого смысла.
— Это ты мне говоришь о здравом смысле?! — Поднимаюсь на ноги и разворачиваюсь.
Пинкодик скручивает свечи, соображая из них подобие куклы. Выглядит зловеще. Аж мороз по позвоночнику пробегает.
— Мой голос, Барс, не тупи! Я скажу, когда хватит! — Она достает из рюкзака две фотографии — свою и Цукермана — и начинает что-то бурчать под нос.
Хлопнув глазами, возвращаюсь к ковырянию могилы. Ничего нелепее в своей жизни не делал. Если бабуля узнает, вычеркнет меня из завещания и запретит приходить на ее похороны. А то и вовсе потребует ее кремировать и развеять прах по ветру, лишь бы такие долбонавты, как ее внучок со своей пришибленной подружкой, не занимались подобной ерундой на ее могиле.
— Да-а-а, так мы до ишачьей пасхи тоннель к ЗАГСу копать будем, — фыркаю, заколебавшись воротить плотные комья.
— Достаточно! — слышу у себя над плечом. Только голос уж совсем не похож на голос Пинкодика.
Она хоть и деревенщина, а говорит нежно, мягко. Сейчас же ко мне обращается какой-то чувак лет сорока, под два метра ростом, да еще с такой резкостью, как будто у него пушка в руке. Или это она своим заклинанием себя в трансвестита превратила?
— Лопату в сторону! Руки за голову! Медленно!
То, что гордо назвалось лопатой, само выпадает из моей руки. Я неторопливо кладу ладони на затылок, поднимаюсь с колен и оборачиваюсь.