Притворюсь твоей сестрой - стр. 12
– Нет. – Моё слово падает, как топор. Ложка звенит о чашку, когда я откладываю её. – Я не буду танцевать.
Мама моргает, будто я плюнула ей лицо. Её губы подрагивают, а пальцы сжимают салфетку.
– Но ты… ты обожала балет, – шепчет она. – Тебе пророчили блестящее будущее.
– Вот именно. Пророчили. Когда-то пять лет назад, – перебиваю резче, чем планировала. В горле ком. То ли от лжи, то ли от её наивности. – Ты серьезно думаешь, что эти пять лет я была заперта в балетном классе?
Она сглатывает и опускает глаза. В помещении снова повисает неловкое молчание.
– Я не та, кем была в тринадцать, – говорю уже тише и спокойнее. – И нам всем придется с этим как-то жить, а не делать вид, будто ничего не произошло.
Дед наблюдает молча, его пальцы медленно барабанят по столу. Бабушка опускает глаза в тарелку, будто молится над недоеденной кашей.
– Может, стоит подождать тестов? – неожиданно вставляет дядя Рик, поглаживая руку своей девушки. Его тон сладок, как испорченный мёд. – Чтобы не тратить ресурсы попусту. Мама вскакивает и смотрит на мужчину с ненавистью.
– Она моя дочь! – кричит она, и в её глазах мелькает что-то дикое, почти пугающее. Папа молчит. Просто осторожно прикасается к ее руке, и мама послушно успокаивается.
Дед встаёт, и все затихают. Даже воздух перестаёт двигаться.
– Сегодня тесты, – говорит он, не глядя ни на кого. – А сейчас – закончим завтрак. Ролана я понимаю твои чувства, но немного терпения ты можешь набраться?
– Могу, просто не понимаю, к чему. Этими тестами вы оскорбляете меня, и мою только что вернувшуюся дочь, – заявляет она упрямо, а я не могу понять, откуда такое слепое упрямство. Желание провести тест вполне объяснимо.
Я доедаю омлет, хотя каждый кусок встаёт поперёк горла. Элай был прав в одном – здесь никто не верит мне. Только мать, но она со слепой верой выглядит еще более странно, чем все остальные.
Тишину разрывает лязг ножа о тарелку. Когда мне кажется, что неприятная тема исчерпана, Роуз, до этого момента ковырявшаяся в ягодах на десерте, поднимает голову. Её прозрачно-серые, как у полярной совы, глаза цепляются за меня. Она поправляет массивную золотую серёжку-кольцо, на которой вспыхивает свет люстры, и спрашивает:
– Неужели не хочешь вернуться в балет хотя бы ради себя? – Голос у неё мягкий, и я не могу понять, это искреннее участие или очередная проверка.
Откладываю вилку, чувствуя, как по спине пробегает неприятный холодок.
– А зачем? – спрашиваю, следя, как её зрачки сужаются на долю секунды.
Она пожимает плечами, делая вид, что рассматривает узор на скатерти. Её маникюр – нежно-розовый, идеальный, как у куклы.
– Ну… Чтобы вспомнить, как это – стоять на пуантах. Почувствовать то, что испытывала пять лет назад.
– Вспомнить и понять, что больше не могу? – Хмыкаю, намеренно громко кладя нож на тарелку. Звон заставляет Джаника вздрогнуть.
Он наливает себе еще кофе – удивительно. Делает это сам, а не зовет официанта, как принято за официальным завтраком. Рубашка расстёгнута до третьей пуговицы, открывая цепочку с криво висящим амулетом. Еще одно нарушение строгого регламента.
– А традиционная «Ночь масок» в конце августа? – Джаник щёлкает языком, будто пробует сладость слова «маски». – Ты же всегда танцевала на этом мероприятии? Неужели не хочешь повторить?