Присягнувшая Черепу - стр. 21
– Ах, здесь я могла бы влюбиться, – мурлыкнула Эла, залюбовавшись видом; она обхватила меня за плечи. – Право, какой романтический город!
– Если считать романтической открытую клоаку, заселенную злобными политическими раскольниками, – хмыкнул Коссал.
– Ты посмотри, сколько фонарей, – убеждала его Эла. – В прошлый раз, помнится, их было меньше.
Красные и янтарные фонарики висели на носу каждой лодки, в отворенных окнах мерцали свечи, открытые огни пылали у подножий деревянных изваяний богов – аннурских богов, над которыми владычествовала Интарра. До меня уже доносились отголоски музыки: то обрывки пьяных песен, то нежные звуки деревянных флейт, нитями протянувшиеся сквозь жаркое дыхание ночи.
– При чем тут фонари? – возмутился Коссал.
Эла его не слушала – повернулась ко мне, игриво повела бровью.
– Удачный выбор, Пирр. Можно ли не полюбить среди такого множества фонарей?!
– Они из рыбы, – покачала я головой. – Все фонари здесь делаются из рыбьей кожи. Из красных зубанов или из плескунов. Их потрошат, кожу натягивают на раму, а внутрь вставляют фитиль и наливают китовый жир.
– Ты так говоришь, – заметила Эла, сбоку заглядывая мне в лицо, – будто рыба для тебя чем-то умаляет романтику.
– Для начала запахом, – подсказал Коссал.
– Они не пахнут, – медленно покачала я головой. – Если сделаны как следует, не пахнут.
В памяти всплыла картина из илистой заводи детства. Я сижу на корточках на узком причале между кучами зубанов. Неподвижные, мертвые, прохладные на утреннем солнцепеке рыбины глупо таращатся в небо. Мне поручено их выпотрошить, почистить, засолить и развесить на просушку, а потом до бумажной тонкости выскрести кожу, которую продадут старому фонарных дел мастеру с нашей улицы. Свежая рыба никогда не воняла. Только потом, к ночи, когда в городе зажигали эти румяные фонарики, я ощущала на коже густой запах, не смывавшийся, сколько ни три ладони.
– Беда с тобой, Коссал, – обернувшись к старому жрецу, сказала Эла. – Ты ничего не понимаешь в романтике.
– Я любого вскрою, – ответил он. – Выпущу потроха. Повешу труп на просушку. Это все согласно нашей вере. Просто я не нахожу здесь ничего романтичного.
Эла покачала головой и, обратившись ко мне, закатила глаза.
– Безнадежен! – Она доверительно понизила голос. – Он безнадежен. Всегда таким был.
Обернувшись к жрецу, Эла протянула открытую ладонь, словно предлагала ему город, как горсть драгоценностей.
– Оставим романтику. Но ты хоть признай, что это красиво.
– В темноте. Издалека. – Он покачал головой. – Но издалека и груда свежего дерьма в лунном свете красиво блестит.
– Коссал! – в негодовании воскликнула Эла. – Есть ли в целом мире хоть что-то тебе по нраву?
– Рашшамбар. – Он поднял палец, словно собрался подсчитывать перечисленные названия, подумал и опустил ладонь. – Только Рашшамбар. Там тихо. И нет такой влажности, поцелуй ее Кент.
– Если ты так любишь Рашшамбар, – спросила я, – зачем пришел сюда?
Он не удостоил меня взглядом, хмуро разглядывая огни и воды Домбанга.
– Потому что бога люблю больше.
– Бог везде, – возразила я. – А на место моего свидетеля нашелся бы другой.
– Может, я не только свидетельствовать сюда пришел.
На этот раз Эла удивилась неподдельно:
– Открой дамам тайну!
Он помолчал, озирая город гневным взглядом, и наконец обернулся к нам: