Прислуга - стр. 50
– Нет, мне и так хорошо. Начинайте. – Достает помидор из мойки и принимается чистить.
Прислонившись к столу, озвучиваю очередную загадку: как отучить собак рыться в мусорном баке? Потому что ленивый муж вечно забывает вовремя опорожнить его. Потому что вечно наливается своим проклятым пивом.
– Просто положить немножко пневмонии в мусор. Собаки от их бака живо разбегутся, глаза разъест.
Я записываю, изменив на «аммоний», беру следующее письмо, и тут замечаю лукавую улыбку Эйбилин.
– Не хочу сказать ничего дурного, мисс Скитер, но… как-то странно, что вы стали новой Мисс Мирной, а сами ничего не смыслите в домашнем хозяйстве, а?
Она произносит это совсем не так, как моя мать месяц назад. Я смеюсь и рассказываю ей о том, о чем никому не говорила, – о телефонных звонках, резюме, отправленном в «Харпер и Роу». О том, что хочу стать писательницей. И о совете, полученном от Элейн Штайн. Как здорово все же поделиться с кем-нибудь.
Эйбилин кивает, принимаясь за следующий помидор:
– Мой мальчик, Трилор, он тоже любил писать.
– Я не знала, что у вас есть сын.
– Он умер. Два года как.
– О, простите…
Некоторое время слышен только голос отца Грина да шорох падающей томатной кожуры.
– По английскому всегда получал одни «отлично». А потом, когда вырос, купил себе пишущую машинку. – Плечи ее поникли. – Говорил, напишет книгу. Была у него одна идея…
– Что за идея? – интересуюсь я. – Если, конечно, вы можете рассказать…
Сначала Эйбилин ничего не отвечает. Все чистит и чистит помидоры.
– Он читал книжку, «Человек-невидимка». А как прочел, говорит, напишет, каково это – быть черным и работать у белых в Миссисипи.
Я нервно озираюсь, понимая, что на этом месте моя мама прервала бы беседу. Она бы мило улыбнулась и сменила тему – заговорила бы, например, о ценах на чистящие средства или белый рис.
– Я тоже прочла «Человека-невидимку» после него, – продолжает Эйбилин. – Мне понравилось.
Я киваю, хотя сама не читала. И вообще никогда прежде не представляла себе Эйбилин читающей.
– Он написал почти пятьдесят страниц, – продолжает она. – Я разрешила его девушке, Фрэнсис, забрать листки. На память о нем.
Руки Эйбилин замирают. Я вижу, как прокатывается комок в горле, когда она сглатывает.
– Пожалуйста, не рассказывайте никому, – произносит она, гораздо мягче. – Он ведь хотел написать о своем белом боссе.
Эйбилин закусывает губу, и меня пронзает мысль – она до сих пор боится за сына. Его уже нет на свете, но материнские страхи все еще живы.
– Это замечательно, что вы рассказали мне, Эйбилин. Думаю, это… смелая идея.
Эйбилин пристально смотрит мне в глаза. Потом берет очередной помидор, нож. Я жду, что сейчас польется красный сок. Но Эйбилин останавливается, бросает взгляд на дверь.
– Несправедливо, пожалуй, что вы не знаете, что случилось с Константайн. Только я… простите, неправильно, что я говорю вам об этом.
Я молчу, боюсь спугнуть момент.
– Но я могу вам сказать, это касается ее дочери. Она тогда приехала повидаться со своей мамой.
– Дочери? Константайн никогда не говорила, что у нее есть дочь. – Я знала Константайн двадцать три года. Почему она скрывала это от меня?
– Ей тяжело было. Ребеночек родился совсем… светлым.
Я припоминаю, о чем рассказывала Константайн много лет назад.
– Вы хотите сказать, со светлой кожей? То есть… она белая?