Прислуга - стр. 48
Слышен голосок Мэй Мобли, и Эйбилин, извинившись, выходит. Не сразу я понимаю, что пора домой.
Десять минут спустя я вхожу в дом. Мама читает за обеденным столом.
– Мама, – я крепко прижимаю к груди блокнот, – ты уволила Константайн?
– Я… что! – переспрашивает мама. Но я знаю, что она прекрасно расслышала, раз отложила информационный бюллетень ДАР[19]. Вопрос оказался настолько болезненным, что отвлек ее от захватывающего чтения. – Евгения, я же говорила тебе, ее сестра заболела, поэтому она уехала в Чикаго к родственникам. А в чем дело? Кто-то считает иначе?
Я и через миллион лет не сознаюсь, что это Эйбилин.
– Слышала сегодня в городе.
– Кто мог разговаривать о подобных вещах? – Мамины глаза за очками презрительно сужаются. – Должно быть, одна из этих черномазых.
– Что ты сделала с ней, мама?
Мама нервно облизывает губы, внимательно рассматривает меня сквозь толстые стекла очков.
– Ты не поймешь, Евгения. По крайней мере, пока у тебя не появится собственная прислуга.
– Ты… выгнала ее? За что?
– Неважно. Все уже позади, и я не желаю думать об этом ни одной лишней минуты.
– Мама, она же меня вырастила. Немедленно расскажи, что произошло! – Мне самой противны визгливые нотки в голосе, как у капризного ребенка.
Мама удивленно приподнимает бровь, снимает очки.
– Ничего особенного, просто расовые проблемы. Это все, что я могу сказать. – Она вновь надевает очки и подносит к глазам информационный листок.
Меня трясет от ярости. Грохочу ногами по лестнице, ошеломленная известием, что моя мать смогла вышвырнуть из дома человека, который столько для нее сделал – вырастил ее детей, научил меня доброте и самоуважению. Сижу, уставившись в пространство. Розовые обои, шторы, пожелтевшие фотографии – все такое знакомое, почти до отвращения. Константайн проработала в нашей семье двадцать девять лет.
Всю следующую неделю отец поднимался еще до рассвета. Меня будил рык моторов, шум комбайнов, крики рабочих. Поля стали коричневыми и хрусткими – от сухих стеблей хлопка, обработанных химикатами, чтобы машинам легче было снимать коробочки. Урожай созрел.
Во время сбора урожая отец даже не ходил в церковь, но в воскресенье вечером мне удалось поймать его в темном холле, пока он не лег спать.
– Папа? Ты можешь мне рассказать, что случилось с Константайн?
Уставший до смерти, он тяжело вздыхает.
– Как мама могла выгнать ее?
– Что? Дорогая, Константайн ушла сама. Ты же знаешь, мама никогда бы не уволила ее. – Он удивлен, что я спрашиваю о таких очевидных вещах.
– Ты знаешь, куда она уехала? У тебя есть ее адрес?
Он отрицательно качает головой и ласково похлопывает меня по плечу.
– Спроси у мамы, она знает. Люди иногда уходят, Скитер. Но я, конечно, предпочел бы, чтобы она осталась с нами.
И отец устало бредет в спальню. Он слишком честен, чтобы скрывать правду, значит, ему известно столько же, сколько мне.
Каждую неделю, иногда по два раза, я захожу к Элизабет – поболтать с Эйбилин. С каждым днем Элизабет становится все подозрительнее. Чем дольше я торчу в кухне, тем больше поручений приходит ей в голову: то нужно срочно почистить дверные ручки, то стереть пыль с верхней крышки холодильника, то постричь ноготки Мэй Мобли. Вечно занятая Эйбилин относится ко мне с вежливым радушием, не более. И все-таки я сдала мистеру Голдену работу, и, кажется, он вполне доволен колонкой, которую я настрочила минут за двадцать.