Принцесса для императора - стр. 10
Калитка приоткрывается, и сторож высовывает бородатое лицо:
– Ты чего тут?
– Думаю, – понуро объясняю я.
– Об чём?
– Нужно найти, кто бы согласился подменить меня на императорском балу. Я готова приплатить сверх того, что дают они.
– О как, – сторож чешет макушку. – А чего так?
– У сестры свадьба будет. Хочу съездить, да вот хозяйка…
– Погоди, щаз спрошу, – сторож прикрывает за собой дверь.
Сердце бешено колотится в приступе надежды: вдруг, вдруг… Хочется сжимать кулаки, но я заставляю себя скрестить пальцы на удачу и, глядя на луну, мысленно умоляю её помочь мне. Время тянется мучительно долго. Надежда охватывает меня, греет изнутри, я уже представляю себя, идущую по дорожке к дому, и как Фрида бросается мне на шею…
Калитка открывается.
– Нет, никто не согласился, – вздыхает сторож. У меня внутри холодеет. А он добавляет виновато: – Прости, что обнадёжил.
– Ничего, – голос дрожит, сердце разрывается. – Спасибо, что попытались.
Не думая ни о чём, кроме тепла, согревшего меня при мысли о семье, я отправляюсь дальше.
Дома возле старого города все сплошь из жёлто-бурого местного камня, светильники горят через перекрёсток, а то и два. Я почти бегу: мне стоит обойти всех как можно быстрее, чтобы не пришлось будить, да и домой вернуться следует до рассвета.
Шаги патрульных и мерное бряцание их оружия гаснут позади. Вновь думаю о доме – мечты озаряют мой путь, окрыляют.
«Дом…» – мысленно повторяю я и вспоминаю домик из белёных булыжников, сладкий запах хмеля, гул пчёл. Я до слёз, до зубовного скрежета хочу быть там, я должна была отправиться утром, а теперь… Это же нечестно! Будто мало того, что я оторвана от семьи, хожу в ошейнике. Почему нельзя позволить мне немного радости? Почему бы не напомнить, ради кого я работаю? С чего Октазия взяла, будто, побывав дома, я стану хуже себя вести? Наоборот, я бы только воодушевилась, вспомнив свободную жизнь.
По щеке скатывается слеза. Почти с удивлением я утираю её. Поднимаю лицо к луне:
– Ну пожалуйста, пусть хоть кто-нибудь согласится…
В тишине пустынной улицы отчётливо слышатся шаги. Ускоряются. Гремят. Поворачиваюсь: по густой тени покосившихся домов ко мне бежит мужчина. Развевающийся плащ размывает фигуру, от чего кажется, что ко мне мчится призрак. Только призраки не топочут оглушительно. Он выскакивает из тени домов, лунный свет падает на перекошенное гневом крысиное лицо Вездерука.
– Помогите! – я срываюсь с места. – Помогите!
Мои вопли заглушают его топот, я бегу вдоль старых домов с закрытыми ставнями и дверями, с запертыми двориками. Кричу, задыхаясь. И понимаю: нельзя останавливаться и стучать в чью-нибудь дверь, ведь пока мне отроют (если откроют), Вездерук успеет меня убить или оглушить и утащить прочь.
Горло жжёт, воздуха не хватает. Грохот тяжёлых башмаков всё ближе. Я больше не кричу – молча сосредоточенно бегу. Только бы встретились патрульные. Или открытая дверь (поздние гости, запоздало возвращение домой, что угодно). Но облитые серебром луны улицы пусты, все окна тёмные, двери неподвижны – слишком близко запретный старый город, надо уходить от него подальше, к людям. После поворота моя тень несётся впереди меня. И её накрывает тень Вездерука.
– Стой!
Его голос подстёгивает. Зрение сужается до узкого, размытого тоннеля: кривоватая улица, а далеко впереди – желтоватые искры более успешных районов. Если добегу… Горло обжигает болью, меня дёргает назад. Задыхаясь, понимаю: Вездерук схватил плащ. Булавка лопается, я пытаюсь сохранить равновесие, но боком лечу на булыжники, перекатываюсь к сточной канаве.