Прикосновение к любви - стр. 6
И Тед в самой ясной форме задал этот вопрос Робину.
– Не все так просто, – сказал Робин, – Понимаешь, я знаю ее уже четыре года. Когда я здесь появился, она уже была. Она здесь гораздо дольше меня. Шесть лет, семь, – Его речь стала прерывистой, словно он утратил привычку объяснять что-то людям, – Когда Апарна только приехала сюда, она гордилась своим происхождением. Она выставляла его напоказ. Ты видел, как она сегодня одета – она не всегда так одевалась. Кроме того, в те дни она пользовалась известностью, настолько большой известностью, что я ревновал.
Разумеется, она всегда находила время для меня. Мы были очень близки, в каком-то смысле. Но все равно, стоило мне заговорить с нею у библиотеки, как тут же подходили люди, здоровались, останавливались поболтать. Мне приходилось из кожи вон лезть, чтобы вставить хоть слово. К ней подходили не только студенты, но и профессора, преподаватели, библиотекари, повара из столовой. Ты не поверишь. То, что ты видел сегодня, – это всего лишь тень. Теперь она живет одна. В многоквартирном доме на противоположном конце города. На пятнадцатом этаже. Я единственный человек, с кем она видится. Ее все забыли. Она всем наскучила.
Повисла тишина, которая, как казалось Теду, запросто могла продлиться до бесконечности.
– И что? – спросил он.
– Расизм не обязательно должен быть явным. И расизм не обязательно должен быть неожиданным, и он может проявиться в чем угодно. Она устала от того, что ее воспринимают как иностранку; она устала от того, что это первое, на что люди обращают внимание. Она приехала сюда всего лишь работать, защитить диссертацию, но обнаружила, что люди решили украсить ею свою жизнь. «Внести немного колорита», как она говорит. Она старалась изо всех сил, чтобы ее воспринимали всерьез, но ничего не помогало. И теперь она считает, что я такой же, как все. Что даже я воспринимаю ее как все. И она сердита на меня и на остальных; но все равно я помню эту ласковость, эту теплоту, которых я больше ни у кого не встречал.
Тед, который понятия не имел, как реагировать на эти слова, принялся собирать тарелки.
– У тебя никогда не было чувства, – снова заговорил Робин, – будто ты всю свою жизнь принимал неверные решения? Или, что еще хуже, ты никогда в жизни, в сущности, не принимал никаких решений? Ты видишь, что было время, когда ты мог… ну, например, кому-нибудь помочь, но у тебя вечно не хватало смелости? Было такое?
Тед приостановился в дверях кухни.
– Похоже, ты сейчас не в самом лучшем состоянии, Робин.
Робин проследовал за ним на кухню и теперь наблюдал, как тот складывает тарелки в раковину.
– Ты ни разу не спрашивал себя, какой вообще смысл принимать решения, если миром правят маньяки, если все мы зависим от милости чьих-то интересов, над которыми у нас нет никакой власти, если мы не знаем, когда грянет что-то ужасное, война там или что-нибудь еще в этом роде?
– Разумеется, ты совершенно прав. Послушай, Робин. – Тед повернулся к нему и неожиданно спросил: – Послушай, у тебя нет нитки с иголкой? У меня тут пуговичка оторвалась.
– Есть. В туалетном столике.
Они вернулись в комнату. Тед нашел иголку, катушку белых ниток и начал вдевать нитку.
– Да ты говори, говори, – предложил он. – Я тебя очень внимательно слушаю.
– Просто я чувствую… Мне нужно уехать и начать все сначала. У тебя никогда не возникало такого чувства?