Приказ обсуждению не подлежит - стр. 4
Он подумал о том, что визиту главы бундесвера в Россию будет предшествовать визит самого Боровича в Германию. Через пять дней – в среду, 24 марта – Александр Анатольевич ступит на немецкую землю как частное лицо. А встречать его будет группа из отдела боевого планирования управления «М».
…Полковник Михаил Артемов не оправдывался, не напирал, он просто излагал факты, большая часть которых не могла быть подтверждена документально, разве что подкреплена свидетельскими показаниями. За два часа он ответил на множество вопросов. Все они, разумеется, касались генерал-полковника милиции Кудряшова и его убийцы – морского пехотинца Николая Ильина.
– За день до убийства замминистра Кудряшова вы встречались с Николаем Ильиным?
– Да.
– О чем шел разговор между вами и Ильиным?
– Это конфиденциальная информация.
– Допустим, таковая имела место, когда вы беседовали с ним в спецвагоне. А три недели спустя Ильин говорил о своих планах?
– Нет.
– Разве?
– Скажем так: я мог догадаться о его намерениях.
– Могли догадаться или догадывались?
– Ильин был единственным человеком, кто мог доказать вину генерала в смерти спецназовцев. Не перед следствием, не перед судом… Он сказал: «Я не хочу, чтобы все об этом знали, я хочу, чтобы знал ты».
– Простой матрос обращался к вам, старшему оперативному офицеру военной разведки, на «ты«?
– Такая форма общения устраивала нас обоих.
– Мы сделаем выводы из ваших слов.
– Не сомневаюсь.
Один резкий голос сменил другой, еще более каркающий:
– Не зарывайся, полковник!
На смену «злому» следователю пришел «не очень злой».
– Еще раз изложите хронологию событий.
– 20 февраля в 7.10 я прибыл в Новоград рейсом самолета Москва – Новоград. В восемь ровно я был на железнодорожном вокзале Московский. В 8.30 приготовился к беседе с осужденным Ильиным. Начальник этапа пошел за осужденным, а я приготовил все для беседы, наговорил на диктофон: «Новоград, вокзал Московский, вагон с этапированными, 8.31…» [3]
– Чем вы руководствовались, склонив старшего лейтенанта Родкевича к нарушению инструкций конвойной службы?
– Я уже отвечал на этот вопрос.
– С какой целью вы прибыли в Новоград?
– Это закрытая информация. Я только что об этом говорил.
– Какие вопросы вы задавали Ильину? Почему запись на пленке оказалась стертой? Почему в вашем портфеле не оказалось никаких бумаг?
– Отчего же?.. Там были газета «Военно-промышленный курьер», журнал «Лиза». Чем не бумаги?
Последний допрос в Генпрокуратуре вышел особо нервным, вопросы повторялись с невероятной частотой и постоянством. Следователи, получив указания сверху, не допрашивали, а морально молотили, избивали полковника военной разведки до синяков, до предсмертных судорог. Суд над ним также будет походить на расправу. Он пройдет в закрытом режиме; есть люди, которые предаются суду в обстановке полной секретности, и они чаще всего получают пожизненные сроки.
Военный судья спрячет под черной судейской рясой форму – но так, чтобы были видны отложной воротничок кителя и нарочито ослабленный узел стильного, не по форме, галстука. Он зачитает приговор скороговоркой, так что ничего разобрать будет нельзя. Полковника лишат воинского звания, «бантиков… ленточек… то есть орденов», как сказал бы один из героев Луи де Фюнеса. А у Артемова и нет «настоящих» наград, лишь алюминиевые, отстреливающие в честь какого-нибудь армейского юбилея, «болванки». Себе мог сказать, что наработал на коротенькую орденскую планку, но, по-булгаковски, никогда ничего не просил у тех, кто над ним. Он не мог сказать, что очень уж любит свою работу, а просто, скрывая что-то сентиментальное в груди: «Я это дело люблю». Неопределенно, но верно.