Причина остаться - стр. 39

Он выглядит абсолютно довольным собой и заявляет:

– Честно говоря, я уже забронировал столик. Но, думаю, ты найдешь там то, что тебе понравится. У них есть что-то со свеклой и редиской.

Не могу понять, шутка это или нет. Свекла и редиска не сводят меня с ума, но я просто улыбаюсь и следую за ним по кварталу Роупвокс по направлению к ближайшей торговой улице.

– Как прошел день? – спрашивает Седрик, и это такая отчаянная попытка втиснуть разговор в наступившую тишину, что у меня вырывается негромкий смех.

– Вполне нормально, кажется. Но ты уверен, что хочешь знать? А то мы еще случайно познакомимся поближе, а… ты же для этого неподходящий парень.

Боже, помоги. Мы еще и тремя предложениями не обменялись, а я уже придираюсь и давлю на то, что Седрик вообще-то пытался исправить. Что-то во мне изо всех сил старается его очернить. Вот только на самом деле я все меньше этого хочу.

– Иногда, – откликается он, – я пробую что-нибудь новенькое. Кстати, я тоже хорошо провел день. Мне нужно было принять решение, ехать ли в научную экспедицию, и теперь оно принято.

Научную экспедицию? Мне пришлось следить за собой, чтобы не измениться в лице. Это причина, по которой он не хочет начинать ничего серьезного?

– И ты поедешь?

Он кивает с каким-то чуть ли не воинственным видом. Как будто вел долгую битву и в итоге победил.

– Выходим во вторник. Мы проведем две недели в Ирландском море.

Я быстро смотрю на окно парикмахерской, чтобы он не заметил у меня на лице облегчение. Две недели в Ирландском море – это не кругосветка. Я боялась двух лет в Антарктике.

– Звучит круто. Наверняка вы будете кататься верхом на китах и петь с дельфинами.

Седрик смеется. Это тихий, приятный и низкий смех, которому было бы под силу вызвать тихое, приятное и низкое тепло у меня в животе, если бы я очень внимательно не следила за своим животом.

– В основном мы будем заниматься выделениями скатов и исследовать их на наличие тяжелых металлов и микропластика.

– Не так романтично, конечно, но смысла в этом больше, должна признать.

– Да, определенно. В любом случае, скаты – самые клевые рыбы. Из множества людей они узнают тех, которые их кормят, и даже шутят с ними. Хотя и на китов можно надеяться. Малых полосатиков и морских свиней мы точно увидим, дельфинов тоже. Для горбатых китов еще слишком рано, они приплывают только осенью, но если повезет, то встретим косаток.

Седрик продолжает, и мне хочется слушать вечно, как он рассказывает про рыб, моллюсков и морские растения, которые уже изучал, и сопровождает все это небольшими жестами. Он явно по-настоящему любит свою учебу, что не совсем сочетается с информацией, которую сообщили мне его однокурсницы. Они говорили, что он почти не появляется на лекциях. Это совершенно не вписывается в образ полного энтузиазма Седрика, который он демонстрирует мне сейчас, умудряясь рассказать что-то интересное даже о медузах. Медузах! Периодически он откидывает рукой волосы со лба, однако каждый следующий порыв ветра сводит его попытки на нет.

Я молча думаю, не спросить ли его об этих слухах, но в этот момент мы добираемся до места и шагаем к фуд-корту на Дьюк-стрит.

Ладно, опрометчивым его не назовешь. В круглом зале с колоннами просто тьма киосков, где действительно можно найти еду на любой вкус, хотя здесь немного не хватает уюта, а снующие туда-сюда люди плюс разнообразие запахов и голосов наводят на мысль о вокзале. Чувствуя себя слегка неуютно, я оглядываюсь в толпе. Однако мы не садимся ни за один из столиков, а поднимаемся по лестнице на открытую галерею… и стоит нам там оказаться, как картина меняется. Грубые каменные стены, деревянные столы в стиле кантри и обитые кожей стулья выглядят здесь очень сдержанно и шикарно. За остроконечной стеклянной крышей видно небо, где сейчас разбегаются облака, уступая место позднему оранжевому закату. Сердце ресторана – испанского, как я теперь понимаю, – открытая кухня, которую отделяет от зала лишь стойка. Там проворно, но без спешки работает повар, перемещаясь между газовыми конфорками и открытым огнем.