При дворе герцогов Бургундских. История, политика, культура XV века - стр. 65
Оливье де Ла Марш, успевший послужить и Филиппу Доброму, и Карлу Смелому, а также их наследникам, в последней главе «Мемуаров» попытался дать прозвища Максимилиану Габсбургу и его сыну от брака с Марией Бургундской Филиппу Красивому, унаследовавшему после смерти матери оставшиеся под ее властью бургундские земли[483]. Примечательна эта глава тем, что автор так же, как и Шатлен в случае с Карлом VII или Филиппом Добрым, приводит свои доводы в пользу того или иного прозвища. Этот факт любопытен не только с точки зрения прозвищ, которые де Ла Марш дает своим сеньорам, но и самой попыткой подражания тому, кого он называл учителем, – Шатлену[484]. Подробная разработка прозвищ Максимилиана и Филиппа Красивого в очередной раз доказывает, что мемуаристу не были чужды приемы, которые использовали «Великие риторики» в своем творчестве. Не избежал и он их использования в своем историческом труде.
В том, что касается Максимилиана, Оливье де Ла Марш сообщает читателю, что собирается дать этому государю почетное имя в соответствии с его добродетелями, ибо все герцоги Бургундские удостоились подобной чести. Первоначально автор намеревался назвать его «Золотым сердцем» (Cueur d'or) или «Серебряным сердцем» (Cueur d`argent), однако эти металлы во время плавки или под другим воздействием теряют свою крепость, тогда как Максимилиан под ударами фортуны никогда не становился слабым. Железо (fer) также не подходит, ибо портится под воздействием воды. Вследствие этого мемуарист посчитал правильным прозвать его «Стальное сердце» (Cueur d'acier), ибо из стали делают доспехи и вооружение рыцарей, которые проявляют храбрость на полях сражения. Оливье де Ла Марш приводит примеры того, как Максимилиан лично участвовал в битвах, проявляя смелость, стойко перенес пленение в Брюгге и т. д., но остался таким же твердым, как сталь[485]. Своему же воспитаннику – Филиппу Красивому – Оливье де Ла Марш дает прозвище «Совету верящий» (Croy conseil)[486], тем самым подчеркивая, насколько важность совета для государя, а также, по всей вероятности, и свою роль при юном герцоге Бургундском.
Приведенный материал отнюдь не исчерпывает такой интереснейший аспект творчества «Великих риториков», как изобретение прозвищ. Основное внимание в данной работе было сконцентрировано на четырех государях, представлявших Французский королевский и Бургундский герцогский дома. Изучение прозвищ, данных королям Карлу VII и Людовику XI, а также герцогам Филиппу и Карлу Бургундским, впрочем, как и метафор, употреблявшихся по отношению к ним, позволяет не только выявить отношение авторов к этим государям, но в определенной степени понять их собственные политические позиции и систему ценностей. С другой стороны, не меньшую роль играла и конкретная историческая обстановка, в которой работали эти сочинители, а также их политическая ангажированность. Тем не менее сама установка «Великих риториков» на выработку прозвища, которое отражало бы сущность человека, в большей степени государя, оказалась весьма плодотворной и популярной. Исходя из убеждения, что их призвание обязывает давать государям нравственную характеристику, дабы запечатлеть их моральный облик, и признавая ущербность одного только титула (не освященного добродетелью, благодаря которой правитель остается на века в памяти народа), «Великие риторики» старались подобрать «говорящее» прозвище для каждого современного им государя. Надо отдать им должное – они оказались правы, хотя и не все данные ими прозвища закрепились за тем или иным государем. Ведь часто достаточно знать имя государя, чтобы составить представление о нём и времени его правления, например, Карла Мудрого, Филиппа Доброго или Карла Злого, Людовика Сварливого, Филиппа Храброго и т. д. Кроме того, прозорливо подмеченная особенность человека позволяла авторам подбирать запоминающиеся метафоры для государей. Не случайно, например, французский король Людовик XI так и остался в истории «Вселенским пауком».