Презумпция вины - стр. 19
Шёл мокрый снег. Вереница машин ползла вдоль сияющего фасада аэропорта. Где-то там, среди них, чёрная «киа рио» А587БТ59, за рулём которой сидит усталый Самед, готовый отвезти её, куда душа пожелает. Желала, конечно, на Зои Чугуевой, 2, но пришлось вбить в поле «Куда?» адрес гостиницы «Урал». Когда-то в детстве она мечтала там пожить. Как там говорят, мечты сбываются, когда уже нахер не надо?
В баре гостиницы оказалось почти уютно: удобные стулья, негромкая музыка, приглушённый свет. Всё ещё хотелось вымыть голову, а потом лечь и вытянуться на чистом белье, но до двух часов дня всё это оставалось несбыточной мечтой. Официантка, сонно улыбаясь и чуть подворачивая каблук, принесла ей чашку американо.
– Что-нибудь ещё?
– Нет, спасибо.
Кофе, судя по запаху, сносный. Она поднесла чашку к лицу. Сквозь аромат арабики неожиданно пробились ячмень и цикорий бурого кофейного напитка, который пила по утрам бабушка Лида. Нина попыталась ухватиться за ускользающий край реальности – и не смогла. Её засосало.
Это случалось неожиданно – в кино, в метро, на кассе в «Пятёрочке». Хуже всего, если в суде, – пока пронырнёшь обратно в реальность, можно важное упустить.
Староуральск, 2017
Кажется, кафе называлось «Дарья». Строго говоря, не кафе даже, а круглосуточная забегаловка-шаурмячная на транспортной развязке, пропахшая хлоркой и прогорклым жиром, рай для всякого сброда. Место предложила Ксения: она по привычке всего дичилась и стеснялась, особенно кафе и магазинов одежды. Нина к тому времени уже девять лет не жила в Староуральске и совсем от него отвыкла. Им было одинаково неуютно, и это сближало похлеще семейных уз.
Нина приехала в «Дарью» с ночного рейса, заняла столик подальше от шумной компании таксистов и бессмысленно уставилась в окно. Ореолы фонарей, рыжие, воспалённые, расплывались по черноте. Набухшее небо всё равно висело выше, чем в Питере. Снег лежал на оконных отливах, как вата между рам в бабушкиной квартире.
Бабушка. Бабушка. Бабушка.
И квартиры теперь нет – она завещана Зойке. Бабушка сказала об этом Ксении за месяц до смерти, и та не обиделась. Зато Нина обиделась – за двоих. Почему Зойка? Почему всё ей?
Уныло звякнули трубки китайского колокольчика над входом. В кафе вошла Ксения. Она была в чёрном пуховике, тёмные волосы стянуты на затылке в тугой хвост, лицо молодое, гладкое, с какой-то особой чугуевской дерзинкой. Точь-в-точь бабушка Лида в молодости. Бабушка была красавицей от начала и до конца. На фотографии, где они сняты вместе с сестрой, это не так заметно: яркая Зоя затмевает Лиду, отвлекает своей тревожащей, недетской красотой. Зато на других, послевоенных, портретах от бабушки глаз не отвести. Потому что у Зои нет послевоенных портретов.
Все женщины в их роду красавицы – все, кроме Нины.
Ксения улыбнулась ей обветренными губами и прошла к стойке.
– Тебе взять что-нибудь?
Головы таксистов повернулись одновременно, как на нитку нанизанные.
Нина замотала головой.
Ксения заказала комплексный обед – их здесь подавали круглосуточно.
– Зря отказываешься, тут лучшая шаурма в городе. Я поем быстренько, пока Зоя не пришла. При ней как-то неудобно. Как твоё житьё-бытьё? Как учёба?
Нина молча смотрела, как Ксения хлебает суп. Что положено говорить в такие моменты родственникам, с которыми не виделся… лет восемь? Ничего, наверное. Не случайная же попутчица, в конце-то концов, чтобы ей душу изливать.