Прелестные картинки - стр. 13
– Вам не кажется, что Лоранс тревожится без всяких оснований? – спрашивает Жан-Шарль, когда они остаются втроем. – В возрасте Катрин у всех умных детей возникают вопросы.
– Но почему у нее возникают именно эти вопросы? – говорит Лоранс. – Она же от всего ограждена.
– Кто сейчас огражден? – говорит отец. – А газеты, радио, телевидение, кино?
– За телевидением я слежу, – говорит Лоранс. – И газеты мы не разбрасываем.
Она запретила Катрин читать газеты; объяснила на примерах, что, когда мало знаешь, можно все понять превратно, и газеты часто лгут.
– Тем не менее всего ты не проконтролируешь. Ты знакома с ее новой подружкой?
– Нет.
– Пусть Катрин пригласит ее. Попробуй выяснить, что она собой представляет, о чем с ней говорит.
– Во всяком случае, Катрин весела, здорова, хорошо учится, – говорит Жан-Шарль. – Никакой трагедии нет, если девочка слишком чувствительна.
Лоранс хотелось бы думать, что Жан-Шарль прав. Когда она идет в комнату девочек, чтобы поцеловать их перед сном, они скачут на кроватях и, громко хохоча, кувыркаются. Она смеется вместе с ними, подтыкает одеяла. Но не может забыть тоскливого лица Катрин. Что из себя представляет эта Брижит? Даже если она тут и ни при чем, я должна была ею поинтересоваться. Слишком многое я упускаю.
Она возвращается в living-room[12]. Ее отец и Жан-Шарль ведут один из бесконечных споров, повторяющихся каждую среду.
– Ничего подобного, люди не утратили корней, – говорит Жан-Шарль нетерпеливо. – Просто теперь их питает почва всей планеты.
– Они теперь нигде, хотя и повсюду. Даже путешествия их не радуют.
– Вы хотите, чтобы путешествие стало резкой переменой обстановки. Но земля превратилась в единую страну. Даже кажется странным, что необходимо время, чтобы перенестись из одного места в другое. – Жан-Шарль глядит на Лоранс. – Помнишь наше последнее возвращение из Нью-Йорка? Мы так привыкли к реактивным самолетам, что семь часов пути показались нам вечностью.
– Пруст говорит то же самое по поводу телефона. Не помните? Когда он вызывает бабушку из Донсьера. Он замечает, как злит его ожидание, потому что чудо голоса, слышимого на расстоянии, стало уже привычным.
– Не помню, – говорит Жан-Шарль.
– Нынешние дети находят нормальным, что человек прогуливается в космосе. Ничто никого больше не удивляет. Скоро техника обретет для нас естественность природы и мы будем жить в абсолютно обесчеловеченном мире.
– Почему обесчеловеченном? Облик человека изменится, его нельзя замкнуть в некое недвижное понятие. Досуг поможет человеку вновь обрести ценности, которые вам так дороги: индивидуальность, искусство.
– Не к этому мы идем.
– К этому! Возьмите декоративные искусства, возьмите архитектуру. Функциональность уже не удовлетворяет. Происходит возврат к своего рода барокко, то есть к эстетическим ценностям.
Зачем? – думает Лоранс. Время от этого не пойдет ни быстрее, ни медленнее. Жан-Шарль живет уже в 1985-м, папа грустит по 1925-му. Он, по крайней мере, говорит о мире, который существовал, был им любим; Жан-Шарль выдумывает будущее, которое, может, никогда и не осуществится.
– Согласитесь, что раньше ничто так не уродовало местность, как железная дорога. Теперь НОЖД[13] и ОЭФ[14] прилагают огромные усилия, чтоб сохранить красоту французского пейзажа.