Прекрасные изгнанники - стр. 42
– Думаю, Студж подходит тебе больше, чем Кролик, – сказал Эрнест.
Я повертела в руке стакан с виски. И, собравшись с духом, спросила:
– Скруби, а как тебя звали твои друзья, когда ты был маленьким?
– По всякому. Но хуже Скруби в любом случае не придумать.
Эрнест снова рассмеялся. Я тоже благодарно рассмеялась в ответ и заявила:
– О, ты еще не знаешь моих способностей. Могу изобрести и похуже.
– Например?
– Гигантский Водяной Клоп.
– Гигантский Водяной Клоп? Отличное прозвище, Студж, – одобрил Хемингуэй. – Но уж больно длинное, сразу и не выговоришь.
– Ладно, постараюсь придумать что-нибудь попроще.
В ответ на зацепившую меня историю о том, что Эрнеста в детстве пороли ремнем для правки бритвы, я поведала ему, как непросто было с моим собственным отцом. Нет, я не жаловалась на то, что папа из-за моей любви к Бертрану называл меня конченой эгоисткой, но рассказала достаточно, чтобы Хемингуэй мог сам сделать выводы.
– Отец умер чуть больше года назад.
– Я сразу почувствовал черноту в душе твоей матери тогда, в Ки-Уэсте.
В таверне стало тихо. Певец ушел, остались только пустой стул и прислоненная к стене гитара.
– А мой отец всю жизнь носил в душе эту черноту, – добавил Эрнест. – И покончил с собой, застрелившись из «смит-вессона», когда мне было двадцать девять. – Он поднялся из-за стола и прошел к барной стойке, я даже не успела ничего сказать; вернулся с двумя полными стаканами, сел и произнес: – Студж, ты и правда нынче вела себя по-геройски.
– А ты дал прозвище той медсестре? – тихо спросила я.
– Какой еще медсестре?
– Ну, той, из миланского госпиталя.
На секунду я испугалась, что Эрнест сейчас влепит мне пощечину, но он просто откинул волосы со лба и встал. Улыбнулся, чтобы я расслабилась, но это не помогло. Взял гитару, начал бренчать и запел слишком уж громко.
В дверях появился владелец гитары. Вид у него был встревоженный, но его можно было понять.
– Скруби, может, ты вернешь гитару ее законному хозяину, – поддразнивая Эрнеста, предложила я и кивнула в сторону мужчины, застывшего в дверном проеме, – а мы лучше пойдем спать?
Эрнест передал инструмент испанцу с таким видом, будто сделал ему одолжение.
– Играй, сынок. А этой прекрасной леди нужно кое-что посущественнее игры на гитаре.
Я вспыхнула, но не стала отстаивать свою добродетель. Ни к чему было при всех объяснять ему, что «спать» – это значит «спать в разных комнатах». Да и моя добродетель в любом случае уже была изрядно потрепана. О, мои многострадальные золотистые волосы!
Когда мы поднимались по лестнице, я сказала:
– Спасибо тебе, Гигантский Водяной Клоп. Ты избавил меня от необходимости рапортовать Полин о том, что ты плохо ведешь себя на отдыхе. – Я специально, чтобы перечеркнуть любые ожидания, произнесла вслух имя его жены.
В комнате я достала из сумки заветный брусок мыла и положила его на край маленькой раковины. Смыла с лица, груди и шеи грязь войны, поскребла за ушами. Потом сбросила туфли и ополоснула ступни, которые, несмотря на всех водяных клопов мира, были без единой царапины. Пристроив мыло сушиться, я с удовольствием легла на бугорчатый матрас и комковатую подушку. Я была счастлива, что меня окружают стены, а стрельба звучит где-то вдалеке, счастлива, что в животе тепло от выпитого виски и что я смогла чуть ближе узнать Хемингуэя.