Прекрасные и проклятые - стр. 28
– Ее выставили оттуда в то время, когда там запретили продажу сигарет, – сказал Дик.
– Они действительно запретили сигареты? Думаю, мой благочестивый отец приложил к этому руку.
– Мне стыдно за него.
– Мне тоже, – призналась она. – Я недолюбливаю реформаторов, особенно таких, кто пытается исправить меня.
– Их много?
– Десятки. «Ах, Глория, если ты будешь так много курить, то испортишь свой прекрасный цвет лица!» или «Ах, Глория, почему ты не выйдешь замуж и не устроишься на одном месте?»
Энтони с энтузиазмом согласился, хотя и гадал, кому хватило дерзости разговаривать подобным образом с такой девушкой.
– И потом, – продолжала она, – есть всякие хитроумные реформаторы, которые пересказывают разные дикие истории, которые они слышали о тебе, и говорят, что готовы защищать и поддерживать тебя.
Он наконец увидел, что ее глаза были серыми, очень спокойными и невозмутимыми, и когда они остановились на нем, он понял, что имел в виду Мори, когда называл ее очень молодой и одновременно очень старой. Она всегда говорила о себе, как мог бы говорить очаровательный ребенок, а замечания о ее предпочтениях или неприятных вещах были непринужденными и равнодушными.
– Должен признаться, даже я кое-что слышал о вас, – с серьезным видом сообщил Энтони.
Сразу же насторожившись, она выпрямила спину. Ее глаза, серые и вечные, как выветренный гранитный утес, встретились с его глазами.
– Расскажите, и я поверю. Я всегда верю тому, что другие люди говорят обо мне… а вы?
– Неизменно! – хором согласились оба.
– Ну, расскажите.
– Не уверен, что мне следует это делать, – с невольной улыбкой поддразнил Энтони. Она была явно заинтересована и почти комично поглощена собственными мыслями.
– Он имеет в виду твое прозвище, – сказал ее кузен.
– Какое прозвище? – осведомился Энтони вежливо-озадаченным тоном.
Она мгновенно смутилась, но потом рассмеялась, откинулась на подушки и уставилась в потолок.
– Трансконтинентальная Глория, – ее голос лучился от смеха, такого же неопределенного, как многочисленные тени, игравшие между огнем и лампой на ее волосах.
Энтони все еще пребывал в недоумении.
– Что вы имеете в виду?
– Я имею в виду себя. Так меня называют некоторые глупые мальчики.
– Понимаешь, Дик, она известна как путешественница, объездившая всю страну, – объяснил Дик. – Разве ты об этом не слышал? Ее так называют еще с семнадцати лет.
Взгляд Энтони стал печальным и шутливым одновременно.
– Кто этот Мафусаил в женском облике, которого ты привел сюда, Кэрэмел?
Она оставила его слова без внимания, возможно, даже обиделась на них, потому что вернулась к главной теме.
– Так что вы слышали обо мне?
– Кое-что о вашей внешности.
– Ясно, – с прохладным разочарованием отозвалась она. – И это все?
– Речь идет о вашем загаре.
– О моем загаре? – Теперь она казалась озадаченной. Ее рука поднялась к шее и на мгновение замерла там, как будто нащупывая варианты оттенков.
– Вы помните Мори Нобла? Мужчину, с которым вы встречались около месяца назад? Вы произвели на него огромное впечатление.
Она немного подумала.
– Я помню… но он не приглашал меня к себе.
– Не сомневаюсь, что он просто боялся.
На улице было уже совсем темно, и Энтони сомневался, что его квартира вообще когда-либо выглядела унылой, – такими теплыми и дружелюбными были книги и картины на стенах, и старина Баундс, предлагавший чай из почтительной тени, и трое приятных людей, посылавших друг другу волны интереса и смеха, качавшиеся взад-вперед под радостное потрескивание огня в камине.