Правь, Британия! (сборник) - стр. 52
– Но как ты можешь это объяснить? Зачем тогда все эти письма? Что они хотели – взять нас на пушку? Заставить понизить цену – или что?
– Не могу сказать.
– Значит, ты уехал из Парижа вполне довольный переговорами и мы можем продолжать работать по крайней мере еще полгода?
– Вроде бы так.
– Не могу этого понять. Тебе удалось добиться того, что я полагал невозможным. Прими мои поздравления.
Он взял с конторки сигареты, протянул Жаку, закурил сам. Они принялись что-то обсуждать, не обращая на меня внимания, а я повернулся на вращающемся кресле к окну, спрашивая себя, о чем все-таки у нас шла речь. Возможно, через минуту они опять начнут задавать мне вопросы, не имеющие для меня никакого смысла, и моя полная безграмотность в стекольном деле тут же меня изобличит, но пока… пока – что?
Я посмотрел в окно и увидел заросший фруктовый сад, золотой от солнца, яблони, густо усыпанные яблоками, под грузом которых ветви клонились до самой земли. На лугу за садом паслась старая-престарая лошадь с длинной белой гривой. В огороде мотыжила землю какая-то женщина в черном переднике и серой шали, в сабо на ногах; в разрыхленной ею земле клевали что-то куры. Глядя на эту мирную, идиллическую картину, обрамленную перекладинами оконного переплета, я представил, что передо мной гравюра или офорт, и пожелал и дальше быть сторонним наблюдателем, а не участником событий, путником, сидящим в поезде у окна и смотрящим, как проносится мимо белый свет. Однако раньше я именно на то и сетовал, что не участвую в общей жизни, не знаю здешних обычаев, не связан с людьми.
– У тебя контракт с собой? – спросил Поль.
– Нет, – ответил я. – Они его вышлют.
Женщина с мотыгой подняла голову и посмотрела на окно. Она была крупная, пожилая, с широкими бедрами и загорелым морщинистым крестьянским лицом; взгляд ее был подозрительный, настороженный, но, заметив меня, она улыбнулась и, бросив мотыгу, тяжело зашагала к дому.
– Я думаю, господин Поль, можно объявить всем, что мы не закрываемся, – сказал Жак. – Я, естественно, никому ничего не говорил, но вы и сами знаете, как разносятся слухи. Всю прошлую неделю рабочие гадали, чем все кончится…
– Еще бы мне не знать! – сказал Поль. – Атмосфера была невыносимая. Да, сообщите новость, как только сочтете нужным.
Женщина тем временем подошла к самому окну, и Поль, только сейчас заметив ее, сказал:
– А вот и Жюли, и, как всегда, ушки на макушке. Хорошие ли новости, плохие, ей надо первой растрезвонить о них.
Он высунулся из окна:
– Господин Жан добился в Париже успеха. И не делайте вида, будто не понимаете, о чем я говорю.
Лицо женщины расплылось в широкой улыбке. Протянув руку, она сорвала с лозы на стене большую гроздь винограда и королевским жестом подала ее мне.
– Угощайтесь, – сказала она, – специально для вас растила, господин граф. Ешьте сразу, пока не сошел налет. Значит, все в порядке?
– Все в порядке, – подтвердил Поль; он внезапно оттаял, стал больше похож на человека.
– Я так и думала, – сказала женщина. – Нужно быть с головой, чтобы задать им жару. Да и кто они такие, хотела бы я знать! Считают, раз они известны в Париже, так могут диктовать нам. Их давно пора было проучить. Надеюсь, вы усовестили их, господин Жан?
В ней была надежность Гастона, его сила, то же пламя преданности в глазах, но если те, кому она отдала свою любовь, не оправдают ее ожиданий, она не задумается им об этом сказать. Я перевел взгляд с ее доброго, загорелого, морщинистого лица на поникшие под плодами ветви яблонь, на пасущуюся лошадь и на опушку леса за полями.