Пойдем со мной. Жизнь в рассказах, или Истории о жизни - стр. 4
– Мама, а вдруг и наш папа еще вернется домой? Ведь Фроловых папка вернулся, а они тоже получали похоронку… – сказал средний, Василий.
– Он не вернется, – отрезала, тяжело дыша, мама. Костыли натирали подмышки.
– Ты не можешь знать точно! Я вот верю! – притопнул ногой упрямый Василий.
Мама остановилась и обвела усталым взглядом детей. Какие же они все… Господи! А Васька вылитый отец. Им кажется, что если случится чудо, и отец вдруг вернется, жизнь станет совсем другой.
– Чувствую я, Вася, просто сердцем чувствую, что нет его больше. У нас с вами одна надежда – на себя и на…
– Бога, – закатил глаза самый старший, Алеша.
– Цыц, окаянный! Не смей так!
– Да где он, этот Бог твой, небось, чаи попивает мирно, пока мы все тут дохнем, но уже без войны!
Мама разъярилась и замахнулась на него костылем.
– Еще одно слово в таком духе, и будешь жить в собачьей будке, а не в моем доме!
Алексей ускорил шаг, и Люба услышала, как он пробурчал себе под нос:
– Не нужны мы этому Богу. Вот подкинет он тебе еще одну свинью, может, прозреешь.
Мама перекрестилась на купола стоящего за вереницей домов храма, и Любочка прилежно за ней повторила.
В ту злополучную ночь девочка крепко спала под боком матери. Из сенцов тянуло навозом – там держали корову, главную кормилицу семьи. От взволнованного лая собак корова проснулась и начала жутко мычать, всех переполошив. Надо сказать, что дом у них был не отдельный, а на три хозяина, и в двух других половинах обретались невестка-вдова с маленькой дочкой и их глухой дедушка, доживающий последние дни.
Мать ласково успокоила корову и вышла с Алексеем во двор. В доме невестки Светланы были люди, слышались ее истеричные, отчаянные крики и мольба. Алексей перепрыгнул через разделяющий дворы забор и хотел ворваться в дом, но тут из него вышли двое мужчин, волоча за собой сопротивляющуюся и рыдающую Светлану.
– Куда вы ее? Что случилось?
– Арестована по приказу.
Светлана взвыла, бешеным блеском горели в свете звезд ее глаза:
– Три колоска сорвала с поля! Три колоска несчастных! Да что ж делается-то! Жрать ведь нечего!
– Поле не ваше, а колхозное! Теперь будете отвечать! – грубо дернул ее конвойный.
Тут Светлана увидела свою полупарализованную родственницу.
– Наташа! – крикнула она уже со спины. – Умоляю, возьми к себе мою Дашку! Она в доме! Одна! Сгинет в приюте дите! Богом заклинаю, возьми ее на время!
Крики Светланы вскоре стихли.
– Сходи, возьми девочку, – сказала мать Алексею.
Алексей вынес на руках плачущего ребенка.
– Не плачь, не плачь, Дашенька. Пока со мной, с тетей своей побудешь, а мама скоро вернется… – пожалела Наталья дите и улыбнулась, погладив малышку по щечке.
Она уложила девочку между собой и Любой (больше было некуда). Ребенок долго не мог отойти от испуга и все всхлипывал, просился к маме. Любочка не понимала, что происходит, но по тому, как горько причитала ее собственная мама и вытирала краем простыни слезы, поняла, что случилось нечто страшное.
За три колоска пшеницы, сорванных с поля, Светлану посадили на два года. Наталье было жаль отдавать девочку в приют, хоть и самим есть нечего. Она оставила Дашу у себя.
– Ну вот, еще один рот.
Алексей враждебно глядел на жавшуюся к его матери тощенькую девчушку, такую же мелкую, как и его сестра. Ей выделили на завтрак стакан молока – разделили скромный паек не на пятерых, а уже на шестерых.