Пойдем со мной. Жизнь в рассказах, или Истории о жизни - стр. 3
Когда в 1942 году с фронта пришла похоронка на отца – погиб в бою, – маму на нервной почве парализовало ниже пояса. Одна нога частично восстановилась, вторая же так и осталась бесчувственным куском мяса. Любочке в то время едва исполнился год. Помимо нее, на руках у женщины осталось три старших сына, но все они были еще детьми.
Мама почти заканчивала свою грядку, когда Люба достигла середины поля. Девочка выпрямилась, потянула вверх ручки, чтобы хоть как-то размяться. Солнце уже поднялось за посадкой, и сочно-зеленые листья свеклы как бы раскрылись от его лучей, стали более раскидистыми. Спину Любочки начало припекать. Голова кружилась, в горле пересохло. Братья продвинулись далеко вперед, а она, как всегда, позади. Мама доползла до теней посадки, присела на траву. Любочка чувствовала, что больше не в силах выдернуть даже тощенький сорняк. Испытывая стыд перед работающими братьями, пошатываясь и цепляясь за самый край ускользающего сознания, Люба направилась к маме.
«Боженька, прости меня, пожалуйста, я только водички попить и сразу же вернусь», – думала по дороге маленькая Любочка и виновато посматривала на синее небо, и там, среди высоких и чистых облаков, она отчетливо видела Господа, следящего за нею суровым и мудрым взглядом, Господа, который знал о ней все и слышал каждую ее нехитрую мысль. Набожность была у Любочки в крови, она всосала ее с молоком матери, и все, кого она знала, были чрезвычайно богобоязненными и не испытывающими никаких сомнений в том, что Бог есть, и кары его также велики, как и любовь. Мама всегда говорила, что Господь их не оставит, если сердца будут чисты, а помыслы устремлены к тому, чтобы чтить божьи заповеди. У них в семье сложилась и своя заповедь за время войны: не себя жалей, а других, родных.
– Мама, можно мне водички, пожалуйста? – отводя глазки от лица матери, сказала Люба.
По лбу женщины была размазана грязь – протирала его от пота тыльной стороной ладони, а руки-то все в земле. Сальные волосы выбились из-под платка, мама тяжело дышала и морщилась от загрудинной боли. Рабочий фартук тоже весь в грязи – еще бы, ползком обрабатывать всю грядку.
– Вон там, в котомке, возьми и мне дай чуток, – выдохнула мама.
«Бедное дите! – думала она. – Ей-то это все за что?»
На исхудавшем личике дочери остались одни большие глаза, в которых не было ни капли присущей детям наивности. Только нужду, голод, страдания и потерянность выражала их синева, а белые кудряшки волос сбились от проступившего пота.
«Несчастная моя девочка. Никак не облегчить мне твою участь. Помоги нам, Господи, спаси грешных!»
Любочка отпила из фляги немного воды, хотелось выпить все, залпом, до того было вкусно, но она знала, что необходимо оставить и другим. Девочка передала флягу маме.
– Оладушек возьми там и посиди рядом со мной, отдохни.
– Но, мама, я еще не дополола…
– Поешь, говорю!
От мысли о еде в желудке девочки засосало. Люба взяла оладушек – он сплошь зеленый да коричневый, какая там мука – лебеда да отруби. Она проглотила его и даже не успела почувствовать вкус. Потом прижалась к маминой руке и, разморенная солнцем, чуть не задремала за те пять минут покоя. Любочка вернулась к своей грядке, а мама начала допалывать ее с другой стороны. Братья закончили работу и, сделав привал, смели всю воду с оладьями за минуту. Потом вместе допололи еще одну общую на всех грядку и собрались домой. По пути им встретился односельчанин, недавно вернувшийся с войны. Мальчишки смотрели на него во все глаза, оборачивались вслед. Восхищение и горечь смешивались с завистью.