Повести в Белых Халатах - стр. 57
Она уже не переставала тужиться, и я отчётливо видел, что прорезается плод попкой.
– Простыни! Пелёнки! Всё, что найдёшь!!! – взревел я так, что доктор-стоматолог вылетела пулей и принялась в панике носиться по соседним кабинетам.
– Звони в скорую! – крикнул я ей вслед. – Говори, что она рожает тазовым!
Пот катился ручьями, заливая глаза, руки тряслись, сердце билось в горле. Я пытался вспомнить хоть что-то о родах в тазовом предлежании и методиках их ведения. Даже головное предлежание я принимал самостоятельно всего пару раз, когда работал участковым в маленьком городе, и с тех пор, вот уже много лет, у меня не было никакой акушерской практики! И вдруг эта Барби решила окончить мою карьеру случаем с летальным исходом лишь потому, что я со своим везением оказался не в то время не в том месте!
Раздумывать было некогда, и я принялся за дело. Стоматологиня стояла с полотенцем, готовая принять ребёночка. Мне показалось, прошла всего пара мгновений, как я услышал крик новорожденного.
– Ножницы! – потребовал я, перехватывая малыша из рук дежурантки. – И спирт! Посмотри в тумбе письменного стола, там должна быть водка. Ну или что-нибудь.
Врачиха бросилась к столу и, достав бутылку коньяка, протянула мне вместе с ножницами.
– Дура, ножницы протри!
Трясущимися руками она облила ножницы коньяком и снова подала мне. Я перерезал пуповину и просто завязал узлом.
В этот момент послышались громкие шаги в коридоре, и на пороге появились представители скорой помощи. У меня даже не было сил им обрадоваться.
– Ну, друзья, вы, похоже, сами разродились? – спросила входящая в кабинет доктор. – Прям-таки в походных условиях, – глянув на Барби, заметила она.
– Мы тут тазовым рожали, – небрежно бросил я, – а инструментов, кроме носового платка и шариковой ручки, никаких. Так что хорошо, что вообще разродились без вашей не очень скорой помощи.
– Так вы просто герои! – улыбнулась врач, достала неотложный чемоданчик и начала заниматься своими прямыми обязанностями.
Я стянул перчатки, которые не помню даже, когда успел надеть, бросил их в мусорную корзину и на подгибающихся ногах вышел из кабинета.
И в этот момент меня словно током ударило: Фрося! Моей жене всё равно, в каком предлежании я принимал роды: если собака потерялась, я пожалею, что сам родился на свет.
Бросившись ко входной двери, я неистовым голосом завопил:
– Фрося! Псина безродная! Фрося!
Из кабинета на мой зов появилась стоматологиня, прижимая к груди трясущуюся собачку. Протянув мне Фроську, она, словно оправдываясь, сказала:
– Забилась от страха под стол.
Я сначала не понял, кто из них от страха забился под стол. Глядя на эту молоденькую девочку, я представил, каким испытанием стала для неё эта ночь. Недавняя выпускница, она, конечно, пережила гораздо больший стресс, нежели я, хотя бы имевший представление о происходящем: вряд ли на стоматологическом факультете их обучали принимать роды.
– Вы простите меня, я, конечно, резковато с вами…
Она улыбнулась.
– Спасибо вам, если бы вы не оказались здесь, не знаю, чем бы всё закончилось, – сказала она и, вдруг заплакав, развернулась и быстрым шагом пошла по коридору.
Подхватив Фроську, я отправился в свой кабинет, по пути хлебнув оставшегося коньяка прямо из бутылки, предусмотрительно захваченной с собой. Роды мы принимали в кабинете Антонова, у которого всегда в столе хранился подаренный пациентами алкоголь.