Повести и Новеллы - стр. 48
Так что же со мной случилось?
Мама была безутешна:
– В Дзинаге должны преподавать люди серьёзные, привыкшие к горным условиям. Ты обязательно опозоришься и опозоришь нас! Ты осенью замёрзнешь прямо на улице, как осенний цыплёнок. Ты ещё не человек, только вздор и романтика!
– Глупая ты, лучше бы я тебя отпустила в Москву! – причитала она.
Папа молча курил, потому что они воспитывали меня так, что если во время колхозного сезона я появлялась у них в курортном городе Кисловодске, где в центре города была богатая старинная библиотека с читальным залом, а рядом в кондитерской – роскошное огромное безе, они сразу же возвращали меня в колхоз. Что всем, то и тебе, не имей привычки убегать от трудностей!
Я возвращалась в моздокский колхоз, где меня ждал суп из жирной утки и лапши.
Правда, были ещё горы арбузов и звёздное небо, место моих прогулок. Я ложилась на траву, а невдалеке слышался смех и песни филологинь:
Всё же назначение молодого советского специалиста – дело государственное, и это следует признавать, так что по своей сознательности родители не могли волевым решением отменить моё назначение.
Пока они, устав от моего упрямства, оставались в недоумении, так и не решив, как быть со мной, подошёл срок. И я отправилась в путь в сопровождении брата.
В дороге он продолжал меня переубеждать, просил подумать о родителях, злился: это не по городу носиться от читалки до общаги, не с книжкой целыми днями валяться на диване, я должна подумать о родителях, я – зимой в горах!
Тем временем мы проехали Дигору, затем въехали в Чиколу – последний крупный пункт перед глубоким Ирафским ущельем. В отделе районного образования уже знали об обвале в горах, там погибли дорожные рабочие и их горный мастер.
Наш путь был прерван. Пока не расчистят горную дорогу от камнепада, Дзинага будет прочно отрезана от остального мира.
Тут меня стал выпрашивать директор школы, но заведующий районным отделом образования посмотрел на меня и сказал:
– Нет, эта девочка в школу не пойдёт, я знаю, куда она пойдёт…
И направил меня в редакцию местной газеты.
Значит, судьба – она и в Чиколе судьба, быть мне отныне журналистом.
Брат же употребил остаток времени, чтобы найти украденную из нашего города в это село невесту, сестру его друга. Оказалось совершенно невероятно, но их сад примыкал к территории редакции! Так опять был найден выход с моим проживанием в семье.
Для потомства из этого дома это была неожиданная радость: они уже сидели у меня на голове, а я раздаривала свои жёлтые и красные носки, которыми запаслась накануне в Москве.
Брат успокоенно уехал, а мне постелили в комнате с детьми.
Свернувшись калачиком под новым небом, я тихо заплакала и перед тем, как забыться сном усталости от длинной пыльной дороги и слёз, выплеснула в чужую ночь:
– Джоджр, какой же ты стервец, Джоджр!
Ираф, Миг-Моей-Юности! Я обретала свою романтику среди редакционных будней – их иногда скрашивал Рамазан-Ромашка, как называли в редакции юного наборщика нашей газеты. Его зеленоглазые с узкими личиками сёстры и я были похожи, как четыре капли из одной пипетки, и когда он вёл весь наш выводок в кино, никто не пересчитывал, а принимал меня за «девочку Таваоста».