Повести и Новеллы - стр. 44
Марина со своей трагедией на время стала, как и Джоджр, persona grata – её ситуация заняла всё светское общество института. Вечерами она то и дело оказывалась у окна на лестничной площадке и в качестве пай-девочки выслушивала советы сострадательных старшекурсниц. Огромный белый медведь в её руках, я привезла его из Москвы, дорисовывал портрет жертвы Джоджра, соблазнителя наивных девочек. От прежней актрисы с вечным бенефисом, который с рожденья уже был при ней, не осталось и следа. Её золотистая головка вызывала у всех желание погладить это дитя и защитить от таких мерзавцев, как наш проходимец.
Я чувствовала себя так, будто помогала Джоджру совершать его пакостное дело, по слухам, где-то на чердачном этаже и прямо на его светлом, песочного цвета элегантном пальто, которое справили ему любящие родители.
Мне было так стыдно, точно это был мой брат, и он опозорил наших с ним родителей.
Марина каждый вечер порывалась назавтра же уехать, выброситься в мир со своей сломанной судьбой, и все этажи, курсы и факультеты спорили и отговаривали – это был какой-то ужас.
С самого детства в моём сознании было чёткое понятие о возможностях и невозможностях для меня, моих ровесниц и подруг, лично я признавала строгие нравы, даже не понимая, что они строги. Поэтому со мной проблем быть не могло.
Но дальше последовало то, что об истории Марины узнали в Горном институте, где учился мой брат. Все его друзья шефствовали надо мной, и даже в моменты возлияний после сессий они не забывали прислать кого-нибудь в качестве проверяющего.
Проверяющий спрашивал, нет ли у меня проблем, вручал варенье и фрукты, привезённые друзьями чаще всего из Алагира, города в начале ущелья, где когда-то горные добытчики – бельгийцы скрестили сорта и оставили местным на века изумительную на вкус грушу.
Заодно они зорко присматривались, не обидел ли кто-нибудь меня из таких же прохвостов, какими, возможно, бывали и они, но только не с сёстрами друзей.
Это бывали серьёзные комиссии, из которых потом получились министры и другие государственные деятели, однако, тогда мне можно было их не бояться, я была вышколенным человеком и потому с большим удовольствием и без всяких задних мыслей и тревог тут же принималась за братские приношения.
Марина бросила меня к сентябрю, нанеся мне глубокую душевную рану. Я страдала от внезапного одиночества, приручённая нашей дружбой.
Другая моя подруга, рыжая Ламинка, жила далеко, в центре города, а Марина была всегда рядом, наши кровати соседствовали, ужинали мы или оставались голодными, если ничего не купили, тоже всегда вместе. Я привыкла делить с ней деньги, присылаемые моими родителями. Я делила с ней всё, что имела.
Однажды она налетела на меня на тихой улице, затащила в подъезд ближайшего дома, и мы обменялись платьями. Я натянула её платье и продолжила свой задумчивый путь в общежитие, а она в моём понеслась в театр, которым бредила, где подружилась с пожилой четой приезжих актёров.
Кроме привычки делиться с ней, как с сестрой, я привыкла всё решать под её влиянием. Для начала Марина перетащила меня в общежитие от старичков с Библией и окунула в комнату с восемью кроватями, самую перенаселённую, приучая жить буквально среди толпы, как жила она с самого детства в детдоме.