Постучи в семь дверей - стр. 17
Вернуть такой же незамутнённый взгляд на окружающий мир я не могла. Розовые очки иллюзий разбились давно и превратились в пыль, но и поселившийся в сердце за время жизни с Павлом вымораживающий страх наконец почти исчез. Он начал таять ещё в Оке Рора, а теперь и вовсе превратился в совсем крохотный ледяной осколок, который напоминал о себе совсем редко – в иногда случающихся кошмарах, учащённом сердцебиении при резких громких звуках или внезапной встрече в полумраке коридора с незнакомым мужчиной.
Но эти напоминания о прошлом приходили ко мне всё реже. В тёмном мужском силуэте при его приближении я опознавала по одежде и поклонам слугу, источником резких звуков чаще всего становились балующиеся дети, а кошмары таяли с пробуждением. Мне было спокойно, и я обретала то, о чём всегда мечтала: наконец начинала чувствовать себя частью семьи. Нет, я не обольщалась, принимая барона и баронессу за утраченных родителей.
Баронесса держалась со мной дружелюбно, но сохраняя дистанцию, как с дальней родственницей или гостьей. И мне это нравилось. Ведь и я не испытывала к ней горячей привязанности. Слишком мало мы с ней знакомы и слишком велика разница в воспитании, чтобы можно было быстро дружески сойтись. То, что баронесса не притворялась, изображая то, чего нет, успокаивало, позволяло и мне не притворяться.
Федр Гартис тоже не делал вид, что испытывает ко мне хоть какие-то, не говоря уж о тёплых, чувства, но при этом я впервые могла не думать о решении своих проблем с одеждой, учёбой, бытовыми мелочами, зная, что есть человек, отвечающий за меня. Причём напоминать ему об этом не требовалось. Барон сам интересовался у магуса и госпожи Карин моими успехами, оценивал то, как я осваиваю танцы, при этом никогда не стремился упрекнуть или унизить, если что-то у меня не получалось. Только хмурился. После моего прежнего опыта с роднёй Павла его молчаливое неодобрение не обижало, а заставляло напряжённо искать способ справиться с трудностями.
Правда, когда речь шла о занятиях с госпожой Карин или учителем Петрисом, это было не так-то просто. Освоить правила этикета, выучить перечень знатных родов, их взаимосвязи и всё остальное, что благородная девица впитывает с детства, за несколько недель невозможно. Я не так ходила и двигалась, не так сидела и не так говорила, слишком громко смеялась и не знала слишком многого.
Нет, госпожа Карин меня подбадривала, хваля за малейшие успехи и муштруя, как капрал новобранца, а вот маленькая Лула часто не могла сдержать смех, глядя на мою учёбу, и её искреннее веселье не давало мне впасть в грех самодовольства. Дикки хмурился совсем как отец, когда я, по его мнению, вела себя со слугами “неподобающе”, выговаривая при этом не мне, а им.
– Не забывай, моя сестра Мари-Валери-на – твоя госпожа. Не принимай её доброту за слабость, – твёрдо говорил мальчик взрослому парню-конюху, с которым я дружески обсуждала характер лошадки, которую выделил мне барон для прогулок.
Когда как-то раз я попыталась сказать ему, чтобы он не беспокоился, я, как старшая, сама справлюсь, Дикки возразил:
– Я – твой брат и должен заботиться о тебе. Ты ведь девочка, а я мужчина.
Это было смешно и трогательно, но мальчик говорил так серьёзно, что я даже не улыбнулась. В детях барона я начинала видеть своих сестёр и брата – так легко и искренне они приняли меня в качестве старшей сестры.